Далеко за полночь. Рэй Брэдбери

бесконечного ясного дня в своей комнате наверху, босоногий, с коротко остриженными «ежиком» волосами, в задумчивости разглядывая обои в розочках.

      «До этой недели я не знал, что болен, – написал я. – Я болен уже давно. С тех пор, как мне исполнилось десять. Сейчас мне двенадцать».

      Я морщился, нещадно кусая губы и близоруко всматриваясь в блокнот. «Мама и папа сделали меня больным. Учителя в школе тоже приложили руку к этой… – Я помедлил. Затем написал: —…моей болезни! Единственные, кого я не боюсь, это другие дети. Изабель Скелтон, Уиллард Бауэрс и Кларисса Меллин; они еще не совсем больны. Но вот я по-настоящему безнадежен…»

      Я отложил карандаш. Подошел к зеркалу в ванной, чтобы посмотреть на себя. Мать крикнула мне снизу, чтобы я шел завтракать. Я прижался к зеркалу, часто-часто дыша, так что на стекле осталось большое туманное пятно. Я увидел, как мое лицо… изменяется.

      Его форма. Даже глаза. Поры на носу. Мои уши. Лоб. Волосы. Все, что так долго было мной, начало превращаться во что-то другое. («Дуглас, иди завтракать, в школу опоздаешь!») Пока я наспех принимал душ, я видел под собой свое уплывающее тело. Я был внутри него. Никуда не денешься. В то время как оно выделывало что хотело, а его перемещали и перемешивали!

      Тогда я принялся напевать и громко насвистывать, чтобы не думать об этом, пока отец, барабаня в дверь, не приказал мне замолкнуть и идти есть.

      Я сел завтракать. На столе были желтая коробка с хлопьями, прохладно-белое молоко в кувшине, сверкающие ложки и ножи, яичница с беконом на деревянном блюде; папа читал газету, мама крутилась на кухне. Я вдохнул запахи. И почувствовал, как у меня жалобно заныло в желудке.

      – Что случилось, сынок? – мельком взглянул на меня папа. – Ты не голоден?

      – Нет, сэр.

      – По утрам парень должен быть голодным, – сказал отец.

      – А ну-ка давай ешь, – сказала мне мать. – Давай-давай, поживее.

      Я посмотрел на яичницу. Яд. Взглянул на масло. Яд. И молоко в кувшине – такое белое, жирное и ядовитое, а хлопья в зеленой миске с розовыми цветочками – такие поджаристые, хрустящие и аппетитные.

      Яд, все это яд! Мысли бегали в моей голове, как муравьи на пикнике. Я закусил губу.

      – М-м-м-м? – произнес папа, удивленно глядя на меня. – Что ты сказал?

      – Ничего, – ответил я. – Только то, что я не голоден.

      Я не мог сказать им, что болен и что это еда делает меня больным. Как я мог сказать, что именно печенья, кексы, каши, супы и овощи сделали со мной это? Не мог, и мне оставалось сидеть, глотая пустую слюну, слушая, как мое сердце начинает колотиться.

      – Ладно, выпей хотя бы молока и иди, – сдалась мать. – Пап, выдай-ка ему деньги на обед в школе. Апельсиновый сок, мясное и молоко. Никаких конфет.

      Насчет конфет могла бы и не предупреждать. Они – самый злейший из ядов. Никогда в жизни я к ним больше не притронусь!

      Я перевязал книги ремнем и направился к двери.

      – Дуглас, ты забыл поцеловать меня, – сказала мама.

      – Ах да, – вспомнил я и нехотя чмокнул ее.

      – Что