Гиблая философия. Игорь Александрович Кожухов

всё собой шум. Ничего не понимая, он с замиранием сердца приткнулся к стеклу и увидел огромную чёрную тень, глотающую сразу всё – и лес справа, и небо с луной и звёздами вверху, и деревню. Это был снег! Мокрый и сильный, разогнанный диким ветром, вырвавшим его из далёких снежных туч. Он ударил по стеклу с шумом, сразу толстым слоем залепив его и ослепив. Всё! Кроме гула и воя ничего не было слышно, и только воображение рисовало происходящее на улице.

      – Всяко было за жизнь, такое впервой, а я повидал… – охрипло сказал отец растерянным голосом и широко перекрестил грудь…

      * * *

      Остатки ночи дуло и гудело. Утром и днём, о котором знали по часам, тоже гудело, только уже глухо, как через толстую стену. Время тянулось медленно и настороженно, заставляя всех в доме говорить вполголоса, а то и вообще шёпотом. День, по часам, утомительно перешёл в ночь, опять же по часам. Свечки кончились, и Колька сделал свечу из жира и бинта. Светильник этот шипел и трещал, но около него собрались все и поужинали холодными остатками вчерашнего обеда. В доме становилось прохладно, домочадцы надели своё исподнее и, хором успокаивая Ваньку, уснули в горнице, кто где. Через сутки, утром по часам, Кольку разбудил отец:

      – Пойдём, сын, откапываться, пока морозом снег не заковало, а то позамёрзнем здесь, как мыши.

      Из сенцев Колька залез под крышу, и, подсвечивая уже подсевшим фонариком, пробрался к невысокому фронтону сзади дома. В этом фронтоне предусмотрительный отец сделал дверцу, которая открывалась внутрь и запиралась деревянной запоркой. С трудом вырвав её из-за надавившего снега, Колька открыл дверцу и упёрся в снег.

      – Вот это да! – он присвистнул удивленно. Снег стоял, запрессованный ветром, как стена. Короткой штыковой лопатой он стал рубить его и валить на себя, копая лаз. Он старался слишком не расширяться, но всё равно снегу набралось – огромная гора на потолке.

      – Хоть бы балки выдержали, – думал он, с радостью уже замечая свет впереди. Наконец он выпихнул последние сантиметры снега и вылез с трудом наверх. Увиденное поразило его масштабом! Деревни не было! Лишь кое-где торчали холодные трубы, да выпирали темные крыши домов богатых горожан, летом до смешного высокие, сейчас по-детски низкие. По «деревне» в растерянности бродили несколько уже освободившихся человек и много собак, выбравшихся из-под снега и громко лающих. Яркое солнце светило радостно, но это не придавало оптимизма. Мужики, в основном с лопатами, возбуждённые и злые от перспективы трудов предстоящих, собрались и решили копать сообща.

      – В каждый дом прокапываем лаз, освобождаем трубу, чтобы печи растопить, а остальное потом пускай хозяева ковыряют.

      На том и порешили, взявшись за работу.

      Этот, ужасный в своей силе, буран принёс много беды и большое горе. Про беды люди рассказывали друг другу, откапывая проломленные сараи с задавленными снегом животными, запрессованными ветром так, что у них повылезали языки и глаза. У кого сараи выдержали, скот, выпущенный на свободу, бегал разномастным стадом, не находя