Крик шепотом. Эльвира Ивановна Сапфирова

уложила рядом с сестрой, села на край постели. Кровь струйкой ползла по ее разбитой щеке. Новая белоснежная ночная рубашка с васильками измазана сажей и кровью.

      – Мам, давай уйдем от него, – умоляющим голосом произнесла Лена,– ведь он не любит нас.

      Она гладила руку матери и, ободренная ее молчанием продолжила:

      – Только пьет, дерется и ругается! Он злой! Злой!

      – Тише, тише! – забеспокоилась Гера и посмотрела в сторону кухни. – Он не злой. Я тоже виновата. Он добрый и не жадный. А это очень важно в жизни. Он пьяный, а что с пьяного возьмешь! Не понимает, что творит!

      – Да какой же он добрый, если тебя бьет, а меня обзывает постоянно до тех пор, пока я не заплачу! – воскликнула девочка.

      Но Гера любила его таким, каким он был и хорошим, и плохим. Очень часто это хорошее исчезало под натиском необразованности, природной разнузданности, невоспитанности. А откуда взяться хорошим манерам?! Безотцовщина! Воспитывала война и улица. Отсюда желание покутить, с размахом, покуролесить, блеснуть удалью, и поразить всех щедростью, бросая последнюю мелочь на чаевые, чтобы потом всю жизнь помнить эти задушевные моменты неистового богатства.

      –Ну, ну! Всякое бывает. Это он куражится,– примирительно сказала Гера и ойкнула, проведя по лбу рукой. Видно, ссадина на лбу была довольно глубокой, но больше всего болела скула и нижняя челюсть.

      – Ну, куда нам идти? Опять на вокзал?!

      Сказала и вздрогнула, а внутри все сжалось, замерло, будто жизнь остановилась

      –Почему опять!– не задумываясь, спросила Лена, не заметив перемену в матери.

      –Да, это я так. Идти-то куда?! Строили, строили, столько сил, здоровья вложила, а теперь бросай, да! Нет, это не выход.

      Она помолчала и твердо сказала, как о чем-то решенном раз и навсегда:

      – Из дома я не уйду. Спи.

      –Тебе больно! – спросила девочка и опять хотела погладить мать, но рука почему-то не поднималась. слабость сковывала тело, подташнивало. Но она не стала жаловаться.

      –Нет, нет, ничего. Я сейчас умоюсь, и все пройдет, – ответила Гера.

      Она потрогала свой лоб и щеку, сморщилась, попыталась вздохнуть, но охнула и схватилась за бок. "Надо бы приложить холод, – подумала она, еще раз погладила волосы дочки, поднялась:

      –Спи, все прошло. Завтра рано вставать. Спи!

      Ей было больно и стыдно и за себя, и за свою несдержанность, и за пьянство мужа. которое она никак не могла остановить. Знала ведь, что воспитывать его надо трезвым, а не выяснять отношения с пьяным. Вот и получила! Бессилие раздражало.

      –Куражится? – переспросила Лена, – Как баба Катя? Да?

      Гера улыбнулась, скривившись от боли, вспомнив, как Екатерина Дмитриевна, свекровь, гостившая у них месяцами, избавилась от назойливых цыган, постоянно заглядывавших во двор за милостынею, а заодно наказала непослушную внучку.

      Увидев издали ватагу цыган, она подозвала Лену и предложила подразнить попрошаек.

      – А как? – спросил девочка, с радостью вступив в игру.

      Ребенок