Невская твердыня. Валентин Костылев

ходит.

      Царевна взглянула на мужа с испугом.

      – Аль беда какая стряслась?

      – Беда у всех одна: потемнел разум у нашего царя. Стар становится он. Неразумен в своих поступках. Наша земля посрамлена иноземною силой. Отец мой слаб, потерял веру в себя. Читал я у одного грека: не относись-де ко всем с недоверием, но будь со всеми осторожен и тверд. Мой отец потерял и осторожность, и твердость, осталось одно недоверие ко всем…

      – Бог с тобой, Иванушко, что ты говоришь?! Тише! Тебя могут услыхать. Государь опалится на тебя!

      – Не страшусь. Коли мне отец голову снесет, так тому и надо быть, но не стану я молчаливой овцой у него. Я – сын его, я – царевич! Мне после него сидеть на престоле. Должен я свою мысль иметь и своей волей жить!

      – Ой, Иванушко, рано ты осмелел!.. Боюсь, боюсь, не ошибиться бы тебе.

      – Не кручинься! Я не менее отца люблю Русь. За нее хоть на плаху!

      Царевич подошел к жене и нежно поцеловал ее в щеку:

      – Хмельной я… Прости! С тоски пью. Неладно воюет отец. Бог ему судья.

      Сел около постели жены. Вздохнул.

      – Турки… Крымцы… Ногаи… Литва… Поляки… Венгры… Немцы… Шведы… Вот сколько врагов у нас! Вот знатная работа Посольского приказа!.. – взволнованно проговорил царевич. – Запорошило глаза государю… Не видит он, куда идем!..

      – Тише, родной мой!.. Могут услыхать… боюсь! – прошептала Елена.

      Царевич, ничего не сказав, склонился к жене, крепко обнял ее.

      – Прости меня! Недосуг мне с тобой миловаться, распря с отцом гнетет меня, гложет тоска… Оттого и бражничаю… Прости! Не гневайся!

      – Бог с тобой, государь мой! Могу ли я гневаться на тебя? Того и в мыслях у меня не было.

      Она крепко прижалась к широкой, могучей груди царевича Ивана. Лицо ее было печальное, бледное.

      – Боюсь я, Иванушка, боюсь. Сны мне снятся худые… Не приключилось бы чего с тобою?

      – Полно! Хуже того, матушка, что есть, уж и не придумаю. Разорили мы войною народ. Дворяне с посошным мужиком сравнялись. Бегут со своей земли, побираются, обнищали, кормиться им нечем… Воровским обычаем многие люди живут, на большие дороги уходят.

      – Да что тебе, батюшка?! Бог с ними! Ложись. Приласкай меня. Соскучилась я!

      – Глупая! В дни горести, слез, отчаянья и смерти могу ли я не думать о своем народе, о злосчастии дворян?! Государь гоняется за суетными утехами. Честолюбие одолело старика. Никакая слава человеческая не изгладит пятна, причиненного безумством моего отца… Горе нам, горе!

      Царевич Иван схватился обеими руками за голову, в ужасе глядя на жену.

      – Успокойся! – поднялась она в тревоге. – Пугаешь меня! Не надо!

      – Нет! Нет! Не пугаю!.. Возвышающий себя – унизится – так сказано в Писании… Бедный отец, государь!.. Все наши соседи-короли смеются над ним… Погоди, я пойду к Годунову. Он успокоит меня. Он – мудрый. Не люблю его, но он… тверд, бесстрашен… Погоди… И государь его любит.

      Царевич быстро вышел из опочивальни жены.

VIII

      Иван