Почём грамм счастья?. Ирина Константиновна Анастасиади

Афанасия не хотела помогать. Она хотела только рассуждать: о любви к ближнему, о вере, о теоретической помощи. Любила ломать голову над какой–нибудь фразой из Священного писания. Спорить о том, как толковать ту или иную фразу. Мир, реальный мир, был слишком ничтожен для неё. Она могла бы сделать его иным. Но никто, кроме Фотиса, не хотел внимать ей.

      Её Фотис! Добрый, хороший мальчик! Мог бы стать отличным писателем или журналистом. Но не того хотелось Афанасии. Ей нужно было, чтобы младший стал лучше старшего. И для этого существовал только один путь – сделать Фотиса художником.

      Нелогичность задачи Афанасию не смущала. И сколько сил было потрачено, чтобы запретить рисовать первому, столько же употреблено, чтобы второй этому научился. И такая ничтожная деталь, как талант, не могла спутать планов этой диковинной матери.

      Она верила в то, что скрупулёзность и работоспособность вполне могут заменить талант. И даже, если бы весь мир собрался под её окном, чтобы осудить её за эту оригинальную мысль, то Афанасия просто рассорилась бы со всем светом.

      Она была глубоко убеждена, что в этот мир, она, Афанасия, пришла исключительно для того, чтобы следить за порядком. И если она сама сворачивала с пути порядка, то вовсе не из–за собственных интересов, а из–за интересов Фотиса. Ибо, как не ему, Афанасия пожертвовала своим нежеланием любить?!

      А раз, отказавшись от обета, она предалась любви, как пороку. И чем несчастнее, зависимее казался ей Фотис, тем больше любила его Афанасия. Она любила его за то, что он смотрел на неё беспомощно, как в те годы, когда был ребёнком. Она любила в нём себя, всё то, чем она могла бы стать, но не стала. Она любила в нём свои мечты. Она любила в нём свою волю. Она любила его уже не как мать, а как дочь, любовница, жена.

      – Ну, вот и все дела! – произносила, между тем, Агни, входя в комнату.

      – Купила, что ли? – с подозрением покосилась на сестру Афанасия.

      Вместо ответа Агни поставила на тумбочку упаковку с лекарством. Рука её дрожала. Молча, уселась она на край кровати. И взяв руку Афанасии в свою, попыталась заглянуть той в глаза. Но Афанасия отсутствующим взглядом уставилась на этикетку лекарства.

      – Я должна сказать тебе …Афанасия!

      – А?! – недовольно отозвалась та.

      – Тоня умерла, – сказала Агни, и голос её дрогнул.

      – От чего? – машинально спросила Афанасия, не отрывая взгляда от этикетки.

      – От рака, – мягко напомнила ей Агни. – Ты же сама недавно упомянула её болезнь.

      – Да, рак – дело нешуточное!

      – Афанасия!!! Брось ты эту упаковку! Я говорю о нашей сестре!

      Афанасия послушно отбросила лекарство и взглянула на Агни. Во взгляде её не было боли, а одно только удивление.

      – Хочешь сказать, что умерла наша сестра Антония?

      Агни кивнула. По щекам её текли слезы. Теперь обе молчали. И только часы отсчитывали чьё–то время. Солнце за окном светило, разливая повсюду свой живительный свет. Но в комнату Афанасии не входил ни один его луч. Казалось,