Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека. Александр Рыбин

Илья нервно затянулся сигаретой. – Ты можешь подрулить на Пушкинскую?

      – Не вопрос. Как всегда, на том же месте?

      – Да.

      – Жди.

      Влад и Агроном тоже были через десять минут.

      – Похоже, он тебя задавит. – Агроном открыл бутылку пива, отхлебнул и пустил по кругу.

      – Да, я ему звонил. Он послал меня к черту, сказал, что адвокаты ему не нужны. – Пистолет осторожно опустил приконченную бутылку «Будвара» в урну.

      Илья осмотрелся по сторонам. По Пушкинской, будто по подиуму, демонстративно – безразлично прогуливались красивые барышни. Из летних кафешек, тут же открывшихся тут и там, доносились звуки музыки. Светило солнце, щебетали птицы.

      – Может быть, у кого – то…

      Влад первый отвел глаза.

      – Илья, я, конечно, понимаю, ты влип и всё такое! Мою «мазду» ты тоже превратил в металлолом, и я подожду. Не вопрос. Но деньги… что я мог у? Ну, пятьсот, ну, семьсот евро. Ты же знаешь, на что я живу, мне родители из Африки присылают контрибуцию.

      Пистолет заерзал на своей толстой заднице.

      – Если тебя устроит пять штук, дам на год или когда отдашь. И то придется идти к маман на поклон.

      Илья повернулся к самому богатенькому Буратино – Агроному. Сергей, похожий на воробья, стал бегать вокруг скамейки, на которой уселась троица друзей.

      – Ну и что? Пистолет даст пять штук, Влад семьсот, ну я, может, если постараюсь, десятку подброшу. Математики мои, считайте – я – то учусь на журфаке, – сколько это будет? Чего молчите? В лучшем случае с Илюхиными – шестнадцать. А где остальные брать?

      – Может, грабануть кого?

      – Фильмов насмотрелся, придурок! – Влад замахнулся на Пистолета. – Думаешь, твой папаша тебя отмажет? – И обратился к Илье: – Когда тебе последний срок?

      – Сегодня десятое апреля? – Илья достал новую сигарету, пальцы у него тряслись. – Значит, семнадцатого.

* * *

      – Мое солнышко вспомнило обо мне.

      Илья поморщился и отодвинул трубку, оттуда неслось что-то мурлыкающе: «котик», «зайчик», «соколик» – хотелось тут же блевануть.

      – Ты что молчишь, соколик? – забеспокоились на том конце.

      – Тебя слушаю, затаив дыхание.

      – О! Ты меня уже заводишь!

      – К тебе можно?

      – Мой старый козлик уже в рейсе, так что ты вовремя.

      У Ильи было такое выражение лица, будто он съел целый лимон, вместе с кожурой.

      Старая сука, «учительница первая моя». Если бы не ее раз говорчики – рассказы о муже, капитане дальнего плавания, что он неплохой в принципе человек, но всё равно ведет себя как козлик, тапирчик, баранчик и ослик… А вот Илюшечка – мальчик золотой, соколик, солнышко, зайчик, котик и иногда несносный жеребчик. Если бы не эти уменьшительно – ласкательные прозвища, сюсюканье и пустая говорильня, эту Катю еще можно было бы терпеть. Несмотря на то, что ей сорок семь, хотя, конечно, она клянется, что тридцать пять. Но Илья-то видел ее паспорт. Они два раза летали в Турцию, Катенька оплачивала.

      Если бы она еще не намазывала себя кремами, не орошала духами и черт знает