Вопрос на десять баллов. Дэвид Николс

доске объявлений висит ярко-красный плакат формата А4, сделанный на ксероксе:

      Начальный вопрос

      ценой десять баллов

      для тебя!

      Не путаешь Софокла и Сократа?

      Тулуз-Лотрека с Тулузой и Лотарингией?

      Carpe diem и habeas corpus?

      Думаешь, у тебя есть то,

      что может сделать тебя великим?

      Почему бы тебе не попробовать свои силы

      в «Университетском вызове»?

      Отбор в команду проводится

      путем короткого (и веселого!)

      письменного теста.

      Пятница, обед, 13:00.

      Студенческий клуб, аудитория № 6.

      Необходима воля к победе.

      Лентяям и любителям пройти на авось

      просьба не беспокоиться.

      Требуются лишь лучшие умы.

      Вот и оно. Наконец-то. «Вызов».

      5

      В о п р о с: Какой чернокожий американский эстрадный артист, провозгласивший себя самым трудолюбивым человеком в шоу-бизнесе и являющийся пионером стиля фанк, известен прежде всего как крестный отец соула?

      О т в е т: Джеймс Браун.

      Больше всего меня поражали их волосы: огромные, невероятные волны ломких волос, похожие на засохшую пшеницу; ниспадающие занавесы шелковистых челок; пышные бакенбарды, как в костюмированной драме для воскресного вечера. Папа мог побелеть от ярости, увидев любую прическу, кроме как «покороче затылок и виски», в передаче «Лучшие песни года», но если человек выступал в «Университетском вызове», он заслуживал право на любую чертову прическу, которую только хотел. Создавалось впечатление, что они ничего не могут с этим поделать, словно через их сумасшедшие прически выплескивалась их невероятная, неконтролируемая умственная энергия. Подобно сумасшедшему ученому, нельзя быть настолько умным и при этом иметь волосы, поддающиеся укладке, или нормальное зрение, или способность умываться и одеваться самостоятельно.

      А еще одежды: загадочная староанглийская традиция сочетания алых мантий с нарочито эксцентричными галстуками расцветки клавиш пианино, бесконечными шарфами ручной вязки и афганскими жилетами. Конечно же, ребенку, который смотрит телик, все кажутся старыми, и уже сейчас я понимаю, что они должны были быть молодыми – формально, если считать прожитые годы, – но если им на самом деле и было по двадцать, то выглядели они на все шестьдесят два. Естественно, в их лицах не было ничего, напоминавшего о юности, или задоре, или добром здравии. Напротив, они были уставшими, одутловатыми, измученными заботами, словно боролись с весом всей этой информации: период полураспада трития, происхождение термина «серый кардинал», первые двадцать совершенных чисел, строфа сонетов Петрарки – все это давалось ценой невероятного физического напряжения.

      Конечно же, мы с папой редко давали правильные ответы, но дело было даже не в этом. Это была не ерунда – это было ощущение самодовольства и благодушия, когда ты что-то знаешь, и в то же время ощущение робости перед всей той огромной вселенной