Три робких касания. Евгения Мулева

водой или ликом Светлейшего?

      – А если вежливо попросить вас выйти, вы не послушаете?

      – Как знать, – он снова улыбнулся, и мне снова сделалось душно. Окошко, что ли открыть?

      – В таком случае, я могу треснуть вас книгой, – боже, во что я ввязываюсь? От таких людей надо бежать. «От тебя тоже, милая», – глумилось страшное. Нет. Нет. Нет, нет, нет. – К-которой?

      – А можно выбрать?

      – Пожалуйста, – я развела руками. – Так какой?

      – Бестиарием.

      ***

      Я усадила кошку на колени. Поезд задыхался, но ехал, дрожал и скрипел всем, чем только мог. У меня промокли ноги, по колготкам, чувствую, расползлись холодные пятна. Я гладила Вельку, стряхивая мокрые капельки. Она послушная. Моя хорошая. Я поймала Вельку, когда та была совсем котёнком, а я подростком. Кто-то катил тележку по вагону. Позади меня сидели притихшие студенты, за окном пронёсся другой состав. Я просто приду и просто отдам. Кошка мурчала. Если станет совсем невыносимо, я уеду из города, матушка примет, скину эти чёртовы блузки с корсетами, скину улыбку. С каждым осенним днём в этом городе, во мне становится всё меньше меня. Я сливаюсь с карильдской публикой, будто всегда её частью была. Ещё одна модница. На губы багрянцем падают помады с Эфировой улочки. Смуглые плечи кутают шарфы, свитера. Мне самой хочется быть частью этой осени: плыть по туманам и дождям дымчатым кружевом, искриться вместе с листьями, то золотом горя, то пурпуром… купаться в жемчуге вечерних туч. Но поезд прибыл. Конечная.

      ***

      В первые дни после нашего разговора я была совершенно уверена – его выгонят. Что может быть проще? Кто-нибудь. Вот-вот. Ещё день. Матушка? А может старая Иона? Выпрут-выпрут, несомненно. Но время шло, за окнами медленно выцветало летнее тепло, а человек из Карильда не спешил уходить. Он ел нашу еду, пользовался архивами, бродил по храму, бывало – пропадал на день, но вскоре возвращался. Он стал нашей чёртовой тенью. В божьем доме поселился чернокнижник! Дети его боялись, тётки, вроде Ионы, не замечали, обходили дальними коридорами, в глаза не смотрели, рисовали благословенные круги. А я, к своему стыду, так и не решилась спросить у матушки – почему. Почему ему дозволили остаться? Почему он выбрал переводчиком именно меня? Узелковым древним – владело человек семь, а то и больше. Возможно, я была лучшей. Возможно, кто-то добрый присоветовал. Не знаю. Языки всегда давались мне легко.

      И что матушка, в конце концов, могла мне ответить? Люди разные, любить надо всех? И чернокнижников. На которых я чем-то похожа! Подобное к подобному? Ерунда бестолковая. Потому и не спрашивала.

      Каждый день после молитвы, когда дети отправлялись спать, а монахини патрулировать пустые коридоры, я собирала черновики и шла в читальню, пустую в этот тихий вечерний час, один чернокнижник напротив пустого камина. Порой мне казалось, что он не человек, а собственный призрак, бледный и жуткий, точно маг из романа.

      – Пьезоэлектрические плёнки. Занятно. Жаль, расчетов нет, – он с интересом просматривал готовый перевод. – И как они это делали?

      В среднем за день мне удавалось закончить