В долине смертной тени (Эпидемия). Владимир Гурвич

явно не знал, как поступить.

      – Да, езжайте, – не скрывая недовольства, приказал он шоферу.

      Машина тронулась и помчалась в сторону дачного кооператива.

7.

      – Какой огромный и какой красивый город. Святослав, я не ожидала, что он такой. Я была уверенна, что Москва очень невзрачная. А она лучше Парижа. А я все же в нем долго жила. К тому же я француженка и очень люблю нашу столицу. Представляешь, как тяжело мне в этом признаться.

      Святослав покосился на Соланж. Ее лицо отражало истинное восхищение. Он вдруг почувствовал гордость за Москву. Это было неожиданное чувство, он давно считал себя космополитом, гражданином мира, для которого, что Россия, что Америка, что Франция, что Кения, где он однажды отдыхал, были абсолютно одинаковы; к этим странам он испытывал сходное отношение.

      – Да, Москва – город уникальный, таких больше нет, – произнес Станислав. – Жаль, что из-за эпидемии мне не удалось тебе его по-настоящему показать.

      – Но ты же покажешь, когда она кончится? – с надеждой покосилась на него Соланж.

      – Но мы собирались сразу уехать.

      – А кто нам мешает остаться на несколько дней.

      – Посмотрим, – внешне бесстрастно пожал плечами Станислав. Но ему была приятна эта ее просьба.

      – Странно, я до сих пор не воспринимала тебя русским, – задумчиво произнесла Соланж.

      – Интересно, кем же ты воспринимала меня?

      – Даже точно не знаю. Может, американцем, может французом. Даже иногда немцем.

      – Почему немцем? – удивился он. – Кроме нескольких слов не знаю немецкий.

      – Когда мы были с тобой в Германии, ты был совсем, как немец.

      – Вот не предполагал. Наоборот, там я чувствовал себя немного чужим.

      – Внешне это было незаметно.

      Святослав ненамного задумался.

      – А в России ты ощущаешь меня русским?

      – Сначала не ощущала, а теперь ощущаю.

      – И в чем это проявляется?

      Соланж бросила на него пристальный взгляд и тоже задумалась.

      – Я не знаю.

      – Не знаешь? – почему-то удивился он.

      – Просто я стала это чувствовать, а почему – не понимаю. Хотя постой, я вижу, что тебя здесь все родное.

      – Когда я уехал из России, – мне тогда было всего двадцать пять лет, я твердо решил, что отныне не буду ни русским, ни американцем, ни кем-то еще иным, а просто буду человеком мира. Это гораздо важнее национальности.

      – И у тебя получилось?

      – Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.

      – Да, вижу, – подтвердила Соланж.

      – Получается, что я не справился с поставленной задачей.

      Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.

      – А это плохо быть русским? – поинтересовалась она. – Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.

      – Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность – это