Бесхребетные и бесчувственные. Soverry

тебя на сотни частей.

      Он останавливается в шаге от нее, но все так же и стоит. Стоит и смотрит, как она, съежившаяся, сидит на полу, прижавшись спиной к стене.

      – Что ж, – голос у него спокойный. Глубокий, но достаточно тихий. – Давай тогда попробуем. Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас?

      Потому что не может.

      Вот почему.

      Она броситься на него хочет, но ее клетка, эта жалкая клетка, так боится его, что только сильнее пытается в стену вжаться.

      У Аида на лице тень улыбки появляется, но испаряется так же быстро. Он видит перед собой всего лишь смертную, которая, как и все другие, испытывает непонятный ей страх перед ним. Перед одним звуком его имени. И он не издевается, всего лишь хочет показать ей, в каком положении она на самом деле находится.

      Говорит:

      – Назови меня по имени.

      Говорит:

      – Давай же, Эрида.

      Говорит:

      – Я же знаю, что ты меня узнала.

      Она скрипит зубами. Она скрипит зубами и взглядом к нему прикипает; смертное тело трясет от этого зрительного контакта то крупной, то мелкой, то снова крупной дрожью. И ей кажется, что нужно всего-то сжечь оболочку. Потребовать, чтобы он явил больше своей божественной сути, чтобы ее смертная оболочка просто сгорела, тогда она выберется. Тогда она снова будет свободна; и вот тогда все олимпийцы поплатятся. И за столетия заточения в Тартаре, и за это – еще более унизительное и отвратительное – заточение.

      Она почти открывает рот, она почти выплевывает его имя, желая показать, что даже в таком состоянии она сильнее его. Древнее, мощнее, непобедимее.

      Звуки в глотке перемалываются. Звуки в глотке перемалываются настолько, что у нее во рту вкус крови.

      Он фыркает.

      – Чудесно, – говорит. – Более чем чудесно. Просто превосходно.

      Подорваться на ноги и бить в железную дверь до крови на руках удается лишь тогда, когда он уходит. Тогда, когда она ревет в пустоту, без слов, одним звуком ожесточенно-озлобленным. Кожу стесывает, на двери остаются кровавые следы, а саднящую кожу она и не ощущает.

      Смертная, в чьем теле ее заперли, только скулит, ее сознание забито настолько глубоко, что Эрида выжечь его могла бы своим гневом. Просто выжечь и оставить пепелище; сил даже на это не хватает. И она знает, что сам он это сделать не мог. Шлюха Геката небось помогла. У нее же с мозгами все совсем плохо, у нее сознание двинутое уже несколько тысячелетий.

      Сам бы он с ней не справился.

      Он приходит несистематично. Иногда раз в месяц, иногда по три раза в неделю. И всякий раз сам; лучше бы вместо него был Гермес или кто-нибудь послабее. Кто-то, с чьим разумом она еще может сыграть. Кого может выкрутить и заставить ее выпустить.

      Во взгляде черных глаз читает, что он не полный идиот же, чтобы рассказывать всем и каждому, где она и как ее отпустить.

      Однажды он спрашивает:

      – Как думаешь, что с тобой станет, когда бедняжка умрет? Когда