Игры марионеток. Марина Юденич

с корнем выкорчевывалась из российской почвы.

      Впереди были десятилетия отрицания и осуждения.

      Изгнание и забвение.

      Впереди был мрак.

      Разумеется, ничего этого Лев Модестович знать не мог.

      Он испытал ужас и шок.

      Был обескуражен, растерян, раздавлен, но… остался на медицинском факультете и продолжил учебу.

      Однако исследований своих не прекратил.

      Риск, как полагал Штейнбах, был невелик, ибо приемы воздействия на человеческую психику, которые, собственно, и были его предметом, могли с успехом применяться в лечебных целях.

      Методика была новой и довольно сложной, но разрешение на проведение эксперимента в одной из подмосковных психиатрических больниц было получено.

      Результаты оказались блестящими.

      Льва Модестовича поздравляли.

      Ученые мужи говорили о большом открытии, и… не подозревали, что видят только вершину айсберга.

      Достаточно было легкой модификации – и техника Штейнбаха начинала столь же блестяще работать применительно к людям совершенно нормальным.

      Их, разумеется, незачем было лечить. Но суть методики, в том-то как раз и заключалась, что благодаря ей, больного человека удавалось привести к излечению, а здорового – подвести к…. ч ему угодно.

      Однако ж, фанфары гремели.

      Методика Штейнбаха анализировалась и так, и эдак.

      Наконец, Лев Модестович, с облегчением решил, что истинных ее возможностей никто так и не распознал.

      Он ошибся.

      Горина. Власть

      «Здравствуй, заяц!

      Думаю, сейчас ты очень удивилась.

      Просто вижу воочию, как поползли вверх твои тонюсенькие брови.

      Кстати, никогда не мог понять, зачем женщины щиплют их, обрекая себя на такие страдания. Неужели ты на самом деле полагаешь, что толщина бровей может всерьез изменить внешность?

      Странно это, но даже самые умные женщины – а ты, без всякого сомнения, самая-самая! – подвержены самым глупым бабским заморочкам.

      Но я отвлекся.

      Итак, ты удивилась уже самому факту этого письма.

      Действительно, в чем уж твой покорный слуга никогда не был замечен, так это в пристрастии к эпистолярному жанру.

      Но – обстоятельства, которые, как тебе известно, иногда бывают сильнее нас, похоже, постучались и в мою дверь.

      Вот, я и сделал одно из самых трудных признаний.

      Признал, что обстоятельства сильнее меня.

      А поскольку автор этих обстоятельств – ты – что ж! – пой, пляши, торжествуй.

      Ты победила.

      Поверь, заяц, признавая это, я не испытываю отрицательных эмоций.

      Ни обиды, ни досады или злости, даже чувство уязвленного самолюбия не подает голос.

      И уж тем более нет в моей душе ничего недоброго, темного, потаенного по отношению к тебе. Не огорчает меня эта твоя победа.

      Возможно, и не радует.

      Пока.

      Потому,