Подметный манифест. Далия Трускиновская

оттенком темной кожи, какой в Европе и не встретишь. Шустрый Демка утверждал, что отцом его был китаец, а в доказательство приводил картинки на ширмах в доме Волконского – с китайцами и китаянками на мостиках и в окружении пагод. Даже стянул где-то фарфоровую тарелку в стиле «шинуазри», на которой был изображен человек в причудливой одежде и островерхой шляпе, охотящийся с сачком на бабочку. Сходство было несомненное. Саша Коробов, начитавшийся трудов академика Миллера, десять лет изучавшего сибирских инородцев, как-то не поленился расспросить Степана – но тот был незаконнорожденный и о родне своей мог лишь догадываться, сам же себя считал русским человеком, русский язык был ему родным, а других он попросту не знал. Прозвание же ему дал усыновивший его содержатель постоялого двора. И где тот двор – Степан тоже затруднялся ответить.

      Архаров знал, как Канзафаров был предан своему барину, измайловцу Петру Фомину, царствие ему небесное, и хотел как-то показать бывшему денщику, что понимает и одобряет его поведение – хотя из-за Степанова своевольства немало было у полиции совершенно лишних хлопот. Но говорить кумплиманы обер-полицмейстер и не умел, и не желал. Он полагал, что взять человека к себе в сани – и есть наилучший кумплиман.

      Потому, когда сани тронулись, он сперва молчал, потом задал несколько простых вопросов: доволен ли Степан жалованием, товарищами, новым жильем. Правдивого ответа не ждал – это было лишь ритуалом, означающим благосклонность начальника к подчиненному.

      Когда подъехали к особняку на Пречистенке, первые сани сразу покатили в переулок, к воротам черного двора, чтобы тут же и распрягать, а архаровские замедлили ход – полагалось бы хозяину дома прибыть к себе достойно, через курдонер и парадное крыльцо, однако хотелось поскорее в тепло, а не выписывать вензеля.

      – Со двора давай, Гриша, – сказал Архаров конюху. Тот кивнул, прошелся вожжами по-над конским крупом – и мерин без вразумления понял, что надобно двигаться рысцой к родной конюшне.

      Тут и раздались два выстрела.

      Стрелявший полагал, что архаровским саням вот-вот отворят ворота, и не предположил, что обер-полицмейстер вдруг прикажет заезжать со стороны переулка. Поэтому первая пуля ушла туда, где была бы голова Архарова, если бы гнедой мерин сразу не послушался вожжей. А вторая, более разумная, тоже не достигла цели – Канзафаров произвел действие, которое товарищи потом определили как подзатыльник. Но другого способа быстро заставить обер-полицмейстера пригнуться, очевидно, не было.

      Без оружия Архаров давно уже не ездил. Пистолеты были упрятаны под сидение. Он выдернул один, выпалил туда, где в глубине Чистого переулка мелькнула и исчезла длинная тень.

      И тут же прозвучал еще выстрел – на помощь неслись сани с архаровцами. Максимка-попович как раз сворачивал к воротам – и Федька, соскочив на снег, схватил коня под уздцы, завернул вокруг себя, пробежал, давая ему верное направление, несколько шагов и, чуть приотстав, бросился в сани, на колени к товарищам.

      – Навпереймы! – закричал