Подметный манифест. Далия Трускиновская

смертоубийство, да тут же по степи, как ветер, рассеиваются. А их артиллерия не в пример действенней нашей, потому что в лошадях убытку не знают, всегда им свежих подгонят, с одной горы стрельбу произведут – тут же к другой скачут, и весьма проворно!

      – Сколько ж вы под Юзеевой человек потеряли? – спросил Волконский.

      Кар замялся. Вопрос был ехидный – по сведениям, ушедшим в Санкт-Петербург, из полутора тысяч он потерял всего-навсего сто двадцать три человека.

      – Потеряли немного, точно. Да только вы подумайте, князь, сколько же у нас на плечах тех бунтовщиков висело, коли вынудили нас отступать? – спросил он. – Могу сказать – двадцать пять тысяч!

      – Побойся Бога, Василий Алексеич! – вскричал Волконский. Архаров недоверчиво посмотрел на генерал-майора – цифра была ужасающая. Может, и впрямь у самозванца столько войска, да не все же оно разом за Каром гналось…

      – И не мужики, не деревенщина, – казаки да башкиры, которые чуть ли не в седле родятся. Почему, вы полагаете, мне в столицу ехать не велено? – спросил Кар. – Да потому, что там все еще зовут бунт глупым фарсом да кличут зачинщика маркизом Пугачевым. А это не фарс, это – война!

      Волконский от страшного слова картинно шарахнулся, даже руками замахал.

      – Помилуйте, какая война? Со своим же народом война?

      – Да, ваше сиятельство, не извольте гневаться! Со своим же народом! А в Санкт-Петербурге сего знать не желают! Меня не с народом – с сотней, много – с тысячей бунтовщиков справиться посылали. А против народа…

      – Молчи, сударь, молчи! – приказал Волконский. И явно уже думал, как бы сбежать, не вступая в склоку с бредящим больным.

      – А коли народишко-то прав? – вдруг прошептал Кар. – Что скажете? Коли не напрасно к самозванцу и офицеры пленные на службу идут? Сказывали, Михайла Шванвич ему служит, а ведь покойной государыни крестник! И покойного государя знал в лицо! Что скажете, сударь?

      Архаров засопел. Но промолчал.

      Вот это и была главная беда – не количество бунтовщиков и не захваченные ими пушки, а образ долгожданного царя, который, спасшись от неминуемой кончины, жил среди простого народа и ведает его нужды. И все более доказательств тому, что армию ведет именно обучавшийся у немцев, а именно – у голштинцев военному делу Петр Федорович…

      – А ничего не скажу – я государыне присягал, и тут других речей не надобно, – отвечал Волконский. – Угомонитесь, сударь, и сидите тихо, лечитесь. Незачем вам в Санкт-Петербург ездить и громы небесные на себя навлекать. Самовольно оставили свой пост – ну так хоть не усугубляйте.

      Это был почти что приказ.

      – Нет, я поеду, дабы оправдаться, – сказал Кар. И еще некоторое время они спорили, причем Волконский все более ссылался на Карову горячку, пока не явилось в разговоре имя полковника Чернышова, взятого в плен и повешенного маркизом Пугачевым за одно лишь то, что был дворянин и служил государыне – причинить бунтовщикам особого вреда Чернышов не успел.

      – Каких