Ева Люция. Даниил Андреевич Данильсон

– Ник. И судя по графикам, этот идиот шёл на поправку.

      Потратив некоторое время у стойки администратора, я наконец поднялась на нужный этаж. “Реабилитационная” – гласила надпись над палатой. Войдя внутрь, я погрузилась в атмосферу запаха антисептиков и медикаментов. Восстановительные капсулы стояли в ряд, похожие на алюминиевые банки с газировкой или стеклянные банки с мамиными соленьями, только вместо огурцов внутри плавали люди. В палате никого больше не было, если не считать пациентов. Я подошла к капсуле, тщетно пытаясь сквозь выпуклое стекло и мутную толщу зелёной слизи разглядеть хоть что-то, но не смогла увидеть даже очертаний лица Ника. Луч солнца скользнул по плечу, коснулся шеи, затем поднялся еще выше, внезапно вызвав резкую боль – из-за чего я быстро одёрнула голову назад. Кожу над ухом всё ещё ссаднило. Врач говорила, чтобы я не подставлялась под солнечные лучи, но обезболивающее работало так хорошо, что я вечно забывала о своём увечье.

      В палату зашел доктор Грин, мужчина среднего возраста, прямой, высокий и угловатый, чем-то отдалённо напоминающий огромного богомола. Его движения были резкими и стремительными, белый халат развевался за спиной, как плащ какого-то странного и нелепого супергероя. Вошедший посмотрел на меня, слегка нахмурился, а затем улыбнулся. Я провела рукой по стеклу капсулы, не отрывая глаз от маленького смотрового окошечка и спросила:

      – Как он?

      Доктор-Богомол кинул взгляд на угол кровати, на которой в дополненной реальности висел значок ограниченного доступа к информации, некоторое время помолчал, задумчиво хмыкая и что-то невнятно бормоча. Глаза мужчины бегали по невидимым мне сейчас строчкам текста. Через пару минут уголки его губ приподнялись вверх, и с дружелюбной улыбкой доктор Грин сказал:

      – Идёт на поправку. Если бы не такое количество трастов от ваших одноклассников и их родителей, вряд ли бы парню так повезло. А с таким количество ресурсов мы смогли предоставить ему лучшее лечение.

      Камень, давивший мне на грудь последние несколько дней, наконец свалился вниз.

      Живой.”

      После того, как совещание закончилось, двери раскрылись, и в помещение вошли несколько десятков официантов, обслуживающих штаб. После того, как персонал расставил перед офицерами и послами чайные сервизы, многие из них закурили – комнату заполнил тяжёлый запах табака. Выждав некоторое время, улыбаясь и кивая подходящим ко мне людям, и любезно раскланиваясь с представителями блоков, я двинулась в сторону генерала.

      Ун Чен Чой сидел в углу в одиночестве, в старом резном кресле рядом с небольшим столиком, на котором стояла вычурная пепельница. Генерал молчал, всем своим видом показывая, что разговаривать ни с кем больше не намерен. Кресло справа от него пустовало. В узловатых пальцах была зажата сигарета, которая давно истлела до самого фильтра и погасла, но комната и так была наполнена дымом так сильно, что достаточно было просто дышать, чтобы курить. Два человека в костюмах, стоящие на небольшом отдалении