Летят Лебеди. Том 2. Без вести погибшие. Геннадий Анатольевич Веретельников

и насаживали их на штык … Что с ними всеми происходило тогда? Как они могли превратиться в невменяемых, бешеных зверей за считанные месяцы? Как? А ещё до нас дошла история, как в Феодосии раненым красноармейцам сначала вырезали звёзды на лице, потом вырезали глаза, потом расстреляли. Их было около тысячи. Но зверствовали не немцы, зверствовали наши, местные, крымские… Наверное они хотят быть похожими на немцев, ну и выслуживаются перед ними, как могут, а исходя из природного скудоумия, могут только зверствовать. А ребёнок перед ними, или взрослый, не имеет для них значения, да и для немцев тоже.

      Видимо им было достаточно считать этого ребёнка недочеловеком. Да и пропаганда Третьего Рейха достигла в этом деле просто непревзойденных высот. Каждый из немецких захватчиков считал себя членом высшей расы, а всех остальных – унтерменьшами, недолюдьми. А если они не люди, то, чего их жалеть? Наоборот, прекратить их скотское существование будет благом для человечества. Будущее за высшей расой, все земли мира принадлежат Рейху, всего-то и нужно, что убрать с этой, по недоразумению доставшейся им земли этих скотов, этих русских свиней и их малолетнее отродье. Вот так размышляли те, кто насаживал младенцев на штыки.

      … Я смогла сбежать с пересыльного лагеря, но в ближайшем городе было полно немцев, потому надо было уйти в лес. Я пыталась переправиться незаметно по мосту через реку. Вот он, лес, и там я буду свободна. Но невозможно было переправиться, кругом посты, и я осталась около железной дороги. Здесь меня опять забрали немцы в плен. Загнали всех в общежитие завода и держали несколько дней, пока подготавливали на аэродроме лагерь для пленных, огораживали дома и бараки колючей проволокой. Мне опять удалось бежать – помогла старушка, к которой меня отвёл часовой за водой. Она меня переодела в другое платье, я с ведром, вроде за водой пошла, возле колонки ведро бросила – и в город. Добралась до какого-то общежития, где жили беженки. Спряталась у них. Как-то я пошла на базар обменять порошки, краски на продукты и попала под облаву. Мне преградил путь немецкий солдат с автоматом. «Документ!» – потребовал он, я ответила – «У меня нет». Тогда он повёл меня в помещение комендатуры, там проверяли по спискам. Мою фамилию не нашли, и я снова оказалась в лагере для военнопленных на аэродроме. В лагере кормили плохо и заставляли много работать. Мы, женщины, пилили лес, расчищали пространство от дороги на сто метров, грузили лес на машины. Надрывались, падали, нас прикладом или кованым сапогом поднимали и заставляли работать. А потом нас перестали гонять на работу. Оказалось, готовили к отправке в Германию. Всех девушек и подростков осмотрел русский врач, меня и многих других забраковал. Но через несколько дней нас смотрел уже врач немецкий и всех забракованных признали годными. Отправляли в Германию зимой. Загрузили на станции в товарные вагоны. Заталкивали ударами прикладов в спину по пятьдесят человек в каждый вагон, на полу – солома. Духота, можно было глотнуть свежего воздуха только по очереди, стоя у щели окна. Вагоны закрыли, закрутили проволокой, ни на одной остановке нас не открывали. Мы