Я твой день в октябре. Станислав Малозёмов

Вот дом твой. Пришли незаметно. Так что? Сегодня начинаем пробивать путёвку в жизнь семейную?

      – Сегодня, – твёрдо сказала Надя. – Ты иди. Я пока возле подъезда постою. Обдумаю. Сосредоточусь.

      – А я на ходу обдумаю. Мне минут двадцать тихого хода до дома. Хватит, – Лёха нежно поцеловал её, развернулся и ушел, не оглядываясь.

      Этим вечером фактически и началась их долгожданная, но короткая и просторная как проспект дорога в желанную семейную жизнь.

      Посреди города, между центральным стадионом и монументом с монолитными трёхметровыми фигурами выдавленных из жести целинников,

      покоилось старое кладбище. В конце его, прямо у стены стадиона, в ряд, стояло много ухоженных, вымытых и покрашенных бронзой памятников героям войны из Зарайска, погибших в боях или недавно мирно умерших дома. А перед аллеей Славы, названной так красиво горисполкомом, дожидался сноса давнишний город простых мертвых, не героев. Представлял он собой беспорядочное, заросшее всякими сорняками скопление полусгнивших деревянных и ржавых железных крестов над могилами, вдавленными в землю временем и дождями. Между ними от начала до тупикового забора из кованого чугуна плелась витиеватая дорожка, за много лет до чистой почвы протоптанная гражданами, равнодушно воспринимавшими покойников и страсти вокруг легенд. Молва людская гласила об исчезновении здесь сотен прохожих. Их, уверяли легенды, умыкнули в иной мир бывшие люди, живущие теперь в аду. Выскакивали они из-под крестов днём и ночью в жутком образе черных прозрачных призраков, хватали бедолаг за горло и в таком виде исчезали под теми же крестами. Из центра города в новые районы, слепленные из тоскливых панельных пятиэтажек, было два пути. Один с тротуаром на светлой улице, но огибающий огромной трехкилометровой дугой монумент, кладбище и стадион. Другой – прямой как указка школьная, но именно по вот этой протоптанной тропе среди провалившихся могил. Лёха, как и десятки соседей, которые, как и надо, больше боялись живых, чем усопших, ходили по – прямой. Лёха, заколдованный речами дяди своего Шурика, верил только в электричество, а в лютых покойников и другие страсти, злые или добрые чудеса – не особенно. Точнее – совсем их не воспринимал. Ходил он домой из кинотеатров, библиотек, изостудии, с базара и теперь вот от Надежды – только через кладбище, где птицы на больших уже деревьях исполняли разнообразные музыкальные этюды, где тишина была такая же, как поздно вечером в родной деревне Владимировке. Где за двадцать минут тихого хода светлела голова и в неё прилетали из глубин земных умные и правильные мысли. Дошел он до дыры, выпиленной умельцами в чугунном заборе, и сразу понял, как надо доложить родителям о грядущей свадьбе.

      Батя пилил на баяне что-то очень трогательное. Романс какой-то дореволюционный. Голова его с плотным волнистым волосом покоилась на мехах. Это означало, что отец полностью там. Внутри. В царстве нот, диезов, бемолей, скрипичных ключей и знаков отказа – бекаров. Мама тетрадки уже проверила и шила на бабушкиной древней