Жизнь Клима Самгина. Максим Горький

а потом, обняв сына, разъяснил, что эту историю надобно понимать:

      – Ино-ска-за-тель-но. Бог – это народ, Авраам – вождь народа; сына своего он отдает в жертву не богу, а народу. Видишь, как просто?

      Да, это было очень просто, но не понравилось мальчику. Подумав, он спросил:

      – А ты говоришь, что народ – страдалец?

      – Ну, да! Потому он и требует жертв. Все страдальцы требуют жертв, все и всегда.

      – Зачем?

      – Дурачок! Чтоб не страдать. То есть – чтоб его, народ, научили жить не страдая. Христос тоже Исаак, бог отец отдал его в жертву народу. Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.

      Клим снова задумался, а потом осторожно спросил:

      – Ты – вождь народа?

      На этот раз задумался отец, прищурив глаз. Но думал он недолго.

      – Видишь ли, мы все – Исааки. Да. Например: дядя Яков, который сослан, Мария Романовна и вообще – наши знакомые. Ну, не совсем все, но большинство интеллигентов обязано приносить силы свои в жертву народу…

      Отец говорил долго, но сын уже не слушал его, и с этого вечера народ встал перед ним в новом освещении, не менее туманном, чем раньше, но еще более страшноватом.

      И вообще, чем дальше, тем все труднее становилось понимать взрослых, – труднее верить им. Настоящий Старик очень гордился своим училищем для сирот, интересно рассказывал о нем. Но вот он привез внуков на рождественскую елку в это хваленое училище, и Клим увидал несколько десятков худеньких мальчиков, одетых в полосатое, синее с белым, как одевают женщин-арестанток. Все мальчики были бритоголовые, у многих на лицах золотушные язвы, и все они были похожи на оживших солдатиков из олова. Стоя около некрасивой елки в три ряда, в форме буквы «п», они смотрели на нее жадно, испуганно и скучно. Явился толстенький человечек с голым черепом, с желтым лицом без усов и бровей, тоже как будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые отчаянно запели:

      Ах ты, воля, моя воля,

      Золотая ты моя!

      Открыв рты, точно рыбы на суше, мальчики хвалили царя.

      Знать, проведал наш родимый

      Про житье-бытье, нужду,

      Знать, увидел наш кормилец

      Горемычную слезу.

      Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться – у Клима разболелась голова. Дорогой он спросил дедушку:

      – Они любят царя?

      – Разумеется, – ответил дедушка, но тотчас сердито прибавил: – Они мятные пряники любят.

      А помолчав, прибавил еще:

      – Они есть любят.

      Неловко было подумать, что дед – хвастун, но Клим подумал это.

      Бабушка, толстая и важная, в рыжем кашемировом капоте, смотрела на все сквозь золотой лорнет и говорила тягучим, укоряющим голосом:

      – Бывало, у меня в доме…

      Все бывшее