Ода абсолютной жестокости. Тим Скоренко

достаёт из-под лохмотьев короткий кривой ятаган и скалится. Я подъезжаю почти вплотную и смотрю на него.

      – Чего надо? – спрашиваю я.

      Он не боится меня. Если бы я задал подобный вопрос в своей провинции, спрашиваемый обделался бы от страха.

      – Лошадь хорошая, – говорит бродяга.

      Я достаю меч и первым же ударом перерубаю ему глотку. Он пытается зажать её руками, но кровь хлещет фонтаном, и бродяга падает. Его дружков четверо. Они медленно идут ко мне. У одного в руке – огнестрел. Потёртый, однозарядный. У остальных такие же кривые мечи, как и у первого. Спрыгиваю с коня. Тот, что с огнестрелом, целится. Я мечу нож, и он не успевает выстрелить: рукоять торчит из его глазницы. Остальные тупо оглядываются на труп. Я бегу вперёд и в прыжке рассекаю голову первому бродяге, второй успевает отпрыгнуть.

      Третий замахивается на меня и получает удар в живот. Второй уже улепётывает со всех ног. Я бросаю нож, попадаю под лопатку. Спокойно подхожу. Он лежит на животе, барахтается, пытается встать. Достаю нож, осматриваюсь.

      Ещё двое бродяг стоят и смотрят. Достаю семихвостку. Бродяги делают несколько шагов назад. Начинаю бить лежащего. После третьего удара летит мясо. Бродяга не орёт, а скулит. Зрители убегают. Пристёгиваю семихвостку к поясу, иду к лошади. По дороге забираю свой нож из тела стрелка. Рассматриваю его огнестрел: и в самом деле, убогий однозарядник. Из седельной сумки достаю клещи и молоток. Нахожу подходящий камень, в два удара привожу огнестрел в негодность. Забираюсь на лошадь.

      На самом деле, нищих вокруг – полно. Просто они боятся подойти. Продолжаю свой путь к домам.

      Хибары выглядят просто жутко. Стены покосились и подлатаны чёрт знает чем. Чумазые женщины и нетрезвые мужики бродят как потерянные. Это опустившиеся люди. Мир, который позволяет жить вечно, ничего не делая, расхолаживает людей. Просто в сельской местности это не так заметно.

      Работа – это то, что спасает нас. Даже такая работа, как моя.

      Мне надо как-то выехать к центру города.

      На меня смотрят, как на диковинку. Но огнестрел на бедре и выставленные напоказ плети и пруты внушают уважение: бродяги боятся подойти.

      Останавливаю какого-то более или менее прилично выглядящего мужика.

      – Стой!

      Он оглядывается.

      Кнут обвивается вокруг его шеи аккуратно, чтобы не повредить. Подтягиваю мужика к себе.

      – Слушай меня, – говорю ему.

      Он смотрит испуганно и затравленно.

      – Как проехать к центру города?

      Он молчит.

      – Говори, – я наклоняюсь к нему и смотрю профессиональным взглядом палача.

      У него отшибает речь. Он показывает пальцем вглубь улицы.

      – Туда?

      – Да.

      Отпускаю его. Он потирает шею и убегает. Зеваки, столпившиеся около нас, пропускают его, но расходиться не собираются.

      Заношу кнут, бродяги расступаются.

      Еду по улице. Грязные лица, убогая, рваная одежда, вонь. Как можно так опуститься?

      Впрочем,