Хрустальный шар (сборник). Станислав Лем

закроет шкаф?

      Нужно было его закрыть сверху: сначала укладывался вынутый квадрат кирпичей, затем деревянное дно, и, наконец, следовало закрыть дверь.

      Пустые от страха лица. Люди смотрели друг на друга в поисках поддержки и не находили ее.

      – Не надо, может, удастся как-то закрыть отсюда? – сказал кто-то внизу.

      – Нет! – Гринберг радовался уже и своему, и чужому несчастью. Его распирала неимоверная, мстительная радость. Как это? Он сделал убежище на шесть человек, а забирается в него тридцать?.. Нет… «Получите, мерзавцы», – подумал он и со злой радостью сказал:

      – Если шкаф не закроется, то все напрасно. И дно надо заложить: снизу не получится.

      Наступила тишина.

      – Пан Фиш, у вас хороший аусвайс, – начал кто-то, спускаясь в подвал, но тут же сник и затрясся как студень.

      – Самому остаться наверху?..

      Гринберг сунул голову в шкаф.

      – Вылезайте, – заговорил он, – ничего из этого не получится. Некому остаться наверху, никто не хочет, а шкаф надо закрыть. Нечего давиться и делать под себя.

      Люди зашевелились, задрав к потолку лоснившиеся от пота лица, но молчали. Старик впал в ярость.

      – Ну что сидите, скоты, как стадо волов?

      Молчание усиливалось, сгущалось. Донесся далекий и слабый выстрел. Кто-то пискнул:

      – Уже началось.

      – Ну? – Гринберг полоснул их сверху злым горящим взглядом. – Ну, что будем делать?

      – Жребий надо тянуть, – сказал кто-то.

      – Жребий? Зачем жребий? Когда его возьмут, то он и так всех нас выдаст, чтобы себя спасти, – сказала жена пекаря.

      Тишина. Внезапно раздался голос из угла:

      – Не надо никакого жребия… Я останусь наверху.

      Все повернулись на голос.

      Ах, это Хана сидела там, маленькая рыжая Хана. Хромая девушка, которая носила по улицам гетто большую корзину, полную булок, кренделей, рожков и липких цветных конфет.

      – Я останусь, – сказала она.

      Поднялась со стула, на краешек которого присела, и, волоча кривую ногу, вышла на середину.

      Наступил момент, о котором она мечтала, когда, сидя на заляпанном грязью уличном камне, присматривала за своей корзиной, скользя взглядом по глади стеклянно-зеленых луж.

      И вот теперь все оробевшие взгляды остановились на ее склоненной худой фигуре, на запавших веснушчатых щеках, и ни у кого не вызывали отвращения ни ее сухие жесткие волосы, стоявшие пламенной копной над бледным лбом, ни красные потрескавшиеся руки…

      – Ну хорошо… останься, – сказал в конце концов Гринберг, не глядя на нее, и, словно все уже было договорено, подошел к лазу.

      В эту минуту застрочил автомат, но так близко и громко, словно у самого дома. Люди в панике бросились к шкафу.

      Рыжая Хана ждала, пока все не спустятся, потом согласно указаниям старого Гринберга заложила люк кирпичами и досками и, наконец, закрыла шкаф на ключ.

      А затем она уселась на стуле напротив двери и попыталась запеть какую-то тихую еврейскую песенку, но ни один звук