Чёрный Янгар. Карина Демина

А потом быть ночь. Луна круглый. И Тойву брать в рука нож и в лес идти. Тойву найти место, где дуб расти…

      Он был огромен и возвышался над кронами прочих деревьев, тем и привлек птицу-молнию. Сжег его небесный огонь, оставив лишь опаленный пень, да и тот пополам треснул. Вогнала Тойву в трещину нож острием вверх и, раздевшись догола, натерев тело медвежьим жиром, разостлала по ту сторону пня шкуру. Зверя еще ее дед добыл и сказывал, будто бы непростым был медведь.

      Боялась ли она?

      Самую малость. Гнев душил. Ярость.

      И, отступив на три шага, обратилась Тойву к той, чье имя не смеют произносить попусту. С разбегу бросилась она, прыгнула и, приземлившись на той, иной стороне, упала на медвежью шкуру.

      А та потянулась навстречу, обняла Тойву нежно, да и приросла к коже.

      Сколько лет с той поры прошло?

      Тойву не знает.

      Много.

      Замолчав, положила Тойву ладонь на мой лоб. И была эта ладонь холоднее льда.

      – Тойву устать, – наконец сказала она. – Тойву просить свобода. Акку слать она.

      – Нет.

      Я не хочу становиться хийси-оборотнем, нелюдью, что обретается в лесу, покидая его лишь затем, чтобы найти себе добычу. Не хочу пробовать на вкус человеческую кровь и вынимать из груди сердца, которые позволят мне хоть ненадолго согреть собственное.

      – Она звать Акку. Она прийти ко мне. Она взять шкура.

      Та, съехав с голых плеч Тойву, лежала на полу. Не шкура – грязный ком бурой шерсти.

      – Ты звать.

      Возможно. В сердцах. В обиде.

      В страхе.

      – Акку слышать. – Тойву ласково накрыла ладонью дрожащую мою руку. – Вести. Дать Тойву. Она взять шкура. Тойву спать. Покой.

      Я не собиралась плакать. Достаточно слабости, Аану безродная.

      – Она плакать. – Тойву, ковыляя, добралась до полки и сняла с нее резную шкатулку. – Она глупый. Хийси хорошо. Сила много. Мстить. Есть. Сердце тук-тук. Сладкое. Хийси все боятся.

      Я не желаю мести. Да и кому мне мстить?

      Но Тойву уже не слышала. Смахнув со шкатулки пыль, которая покрывала дерево столь плотным слоем, что и резьба стала неразличима, она откинула крышку. Из шкатулки появилось на свет зеркальце в серебряной оправе, почерневшей от времени, гребень с длинными зубьями, тяжелые серьги и пара запястий, украшенных алыми камнями.

      – Она быть свободна. От люди. От боги.

      – А от себя? – Я смотрела, как примеряет Тойву украшения, как расчесывает остатки волос гребнем и, повернувшись правой щекой к зеркалу, смотрит на себя.

      Кого видит? Уж не ту ли красавицу, которой не стало много лет тому назад?

      – Он мне подарить, клясться жена сделать. И не бросать. Говорить, любит… Врать. Всегда врать. Она помни: мужчина врать. Она слушать. Жалеть. Нельзя жалеть. Мстить.

      – Ты отомстила?

      Тойву повернулась ко мне. И улыбка ее была безумна.

      – Тойву прийти к ним. Много-много прийти. День. И еще день. Кровь сладкая-сладкая… и сердце. Сначала тук-тук, потом молчать. Тойву смотреть. Пробовать. У человек маленький, но тепло. Тойву не мерзни. Есть и радоваться.

      Она