Сердца четырех. Владимир Сорокин

идешь по Невскому, а они так и смотрят. Завлекательно. А однажды в кино пошел. Первое кино после блокады. «Александра Невского» показывали. А рядом женщина сидела. И вдруг в середине фильма чувствую – она мне руку на колено. Я ничего. Она ширинку расстегнула и за член меня. А сама так и дрожит. Я сижу. А она наклонилась и стала мне член сосать. Знаешь, как приятно. Я прямо сразу и кончил ей в рот. А на экране – ледовое побоище! А она мне шепчет – пошли ко мне. Ну и пошли к ней. На Литейный. Еблись с ней целые сутки. Что она только со мной не делала! Но сосать умела, просто как никто. Так нежно-нежно, раз, раз и кончаю уже. Тебе никто не сосал?

      – Да нет, – мотнул головой Олег.

      – Ничего, все впереди. Вот мы и пришли! – Старик остановился возле блочной пятиэтажки. – Вот моя деревня, вот мой дом родной. Спасибо тебе за прогулку.

      – Да не за что, – Олег передал старику авоську.

      – Ага! А это что за дела? – Старик показал палкой на зеленый строительный вагончик, стоящий рядом с домом под деревьями. Дверь вагончика была приоткрыта.

      – Я, как старый флибустьер, пройти мимо не могу. За мной, юнга! – махнул он авоськой и захромал к вагончику.

      Олег двинулся следом.

      – Дверь открыта, замка нет, свет не горит. Никак, побывали краснокожие!

      Они подошли к вагончику. Старик поднялся по ступенькам, вошел. Нащупал выключатель, пощелкал:

      – Ага. Света нет. За мной, Олег.

      Олег вошел следом. Внутри вагончика было тесно. Пахло краской и калом. Уличный фонарь через окошко освещал стол, стулья, ящики, банки с краской и тряпье.

      – Ну вот, – пробормотал старик и вдруг, отбросив палку и авоську, опустился перед Олегом на колено, неловко оттопырив протез. Его руки схватили руки Олега:

      – Олег! Милый, послушай меня… я старый несчастный человек, инвалид войны и труда… милый… у меня радостей-то хлеб да маргарин… Олег, миленький мой мальчик, прошу тебя, позволь мне пососать у тебя, милый, позволь, Христа ради!

      Олег попятился к двери, но старик цепко держал его руки:

      – Миленький, миленький, тебе так хорошо будет, так нежно… ты сразу поймешь… и научишься, и с девочками тогда сразу легче будет, позволь, милый, немного, я тебе сразу… и вот я тебе десятку дам, вот, десятку!

      Старик сунул руку в карман и вытащил ком бумажных денег:

      – Вот, вот, десять… двадцать, четвертной, милый! Христа ради!

      – Ну что… – Олег вырвал руку и выскочил за дверь, сбив со стола банку с окурками.

      Потеряв равновесие, старик упал на пол и некоторое время лежал, всхлипывая и бормоча.

      Вдруг в двери показалась фигура мальчика.

      – Олег! Умоляю! – дернулся старик.

      – Не Олег, – тихо ответил мальчик, входя.

      – Сережка? Следишь, следишь… Господи…

      – Генрих Иваныч, а я Реброву все расскажу, – произнес мальчик, притворяя дверь.

      – Стервец, ну, стервец… – заворочался старик, приподнимаясь, – стервецы, сволочи… Господи, какие гады…

      Мальчик подошел к окну и стоял, поглядывая на старика. Старик нашел палку, собрал деньги и, стоя на колене, засовывал бумажки в карман пальто:

      – И все против меня. Все и всё. Я же не клоун, Господи…

      –