Причастие. Владимир Чугунов

обычно, без стука, заглянула разведённая соседка слева, та, у которой чуть не каждые выходные под «Шизгару» отплясывали индийские слоны:

      – Соли дай.

      Не подымаясь с дивана, махнул рукой:

      – В столе.

      – А ты чего это как барин развалился? Настька где?

      – К родителям укатила.

      – Когда вернётся?

      – А куда ей торопиться? Она в отпуске.

      – А ты, смотрю, и рад!

      – Чего-о?

      – А то я не видела!

      Для пущей убедительности пришлось даже сесть.

      – И чего ты видела?

      – Не боись: чего видела, про то никому не скажу.

      – И говорить нечего.

      – Настьке своей заливай. И не постыдился, а, от такой-то красавицы! А теперь, смотрю, с утра самогонку хлещешь! Что, совесть замучила?

      – От самой чуть не на полверсты разит, а туда же! Топай давай, училка хренова!

      – Я-то пойду… – В дверях, однако, притормозила, глянула на банку с солением и как бы между прочим предложила: – Проголодаешься, заходи. Банку с огурцами только не забудь прихватить.

      – Да хоть обе забери! Да бери-и, бери-и, только исчезни!

      И та, не постеснявшись прихватить обе банки, по-кошачьи мурлыкнув: «Мерси», – быстренько скрылась за дверью.

      Неужели, в самом деле, видела? Да нет, откуда? Или та проболталась, или сама догадалась. И потом, если даже Настя догадалась, этой пройдохе чего стоило? И что это на него, в самом деле, нашло? Сто раз проходил мимо прежде, не замечая, а тут словно с цепи сорвался. И он в очередной раз попытался свалить вину на Полину – ну вот чего молчит? ну вот чего?

      И, чтобы стряхнуть всё это как наваждение, решительно поднялся, оделся, сбегал с ведром на колонку и стал наводить порядок.

      За этим занятием его и застала мать. Разумеется, тут же, как и соседка, поинтересовалась, где Настя с Дашей, а когда он ответил, естественно, спросила:

      – И чего стряслось?

      Но он категорически отверг объяснения:

      – Мама, мы разберёмся сами!

      – Сами! Смотри у меня!

      И тогда он для видимости возбухнул:

      – Да что это, в самом деле, а! И учат, и учат! Прекратится это когда-нибудь или нет? Я что, дитя несмышлёное?

      – Ну-ну, поговори ещё!

      – Мама, с Новым годом тебя! Ты куда шла?

      – К вам.

      – К нам! Замечательно! Так проходи, мама, садись! Вина, извини, нет. Кончилось вино. И еда кончилась. Видишь, сковорода пустая? Но есть ещё вода, мама. Чай, кофе?

      – Ничего не надо – сыта. Пойду. Обедать приходи.

      – Мыться сейчас приду.

      – Если есть чего постирать – приноси.

      – Всенепременно, мама!

      – Балабол!

      А помыться действительно надо было позарез. Таким нечистым, даже сальным он, пожалуй, с последней белогорской гулянки себя не чувствовал. И теперь ему хотелось только одного – поскорее всю эту грязь смыть. А заодно и безобразие это хотя бы на время прекратить. По крайней мере, в пределах совхоза.