И зелень августа, и иней декабря…. Всеволод Воробьёв

дичи, многочисленные чучела которой висели на всех стенах и в витринах магазина. Посещение этой комиссионки было моей первой охотничьей школой. А потом произошло второе важное в моей биографии событие, – я познакомился и подружился с хорошим человеком и охотником, который сыграл самую большую роль в моём становлении, как охотника.

      Его звали Николаем Васильевичем. Он был сослуживцем моей матери, и как-то в разговоре сообщил ей, что увлекается охотой, но растерял своих друзей и поэтому в настоящее время не имеет компаньона. Тут и мать, естественно, поведала ему, что сын мечтает стать охотником, но нет, ни ружья, ни наставника, кто помог бы ему в осуществлении давней мечты. Наверное, он хорошо относился к моей матери, поскольку позвонил мне вскоре по телефону и просто сказал:

      «Если хочешь стать охотником, то собирайся на ближайший выходной в лес, а там посмотрим».

      Его предложение произвело в доме переполох. Стояла поздняя осень, нужно было для такого выезда что-то подходящее одевать на себя, на ноги. К счастью, оказались отцовские резиновые сапоги, несколько великоватые для меня, но в них запихали толстые стельки. Нашлись какие-то старые, рваные, но после маминого ремонта ещё годные для такой цели брюки, из вещей брата подобрали куртку. Мать вспомнила, что у отца был привезён солдатский вещмешок, а пока искали его, обнаружилась ещё и фляжка, и она уже думала, что зальёт в неё и какие сделает бутерброды.

      Выезжать должны были самым ранним поездом на Сосново, только тогда ещё оно называлось Рауту. Будильник поставили чуть ли не на час раньше того времени, когда надо выходить из дома, ведь мы жили на Свердловской набережной и до Финляндского вокзала ехать всего две остановки. Мать так волновалась, что чуть не забыла дать мне денег на билет.

      Пока ехали неторопливым поездом, Николай Васильевич подробно расспрашивал меня об увлечениях, друзьях, о моей работе и знаком ли я с оружием. Он разговаривал со мной, как с равным, и я, перестав стесняться, рассказал ему и об оружии, которое побывало у нас с братом в руках после войны, и об увлечении рогаткой, и моей давнишней идее – применить её на охоте, стреляя крупной дробью. Рассказал и про берданку, и про первого добытого на озере чирка. Выслушав меня внимательно, он улыбнулся и ободряюще заговорил:

      «Так ты уже почти охотник, а что без ружья, то это ненадолго, сегодня попробуешь стрельнуть из моего, а там, глядишь, подкопишь деньжат, – ведь ты ж у нас работяга, – и справим тебе одностволочку пока на мой билет. Тебе шестнадцать когда?»

      «На будущий год».

      «Ну, и порядок! Паспорт получишь, мы тебе с одним дружком рекомендации напишем, – он засмеялся – И что ты у нас уже в кандидатах год отходил, так что сразу охотничий билет получишь!» И мне сразу стало на душе тепло и весело. Он расчехлил и показал мне своё ружьё. Это был изящный немецкий «Зауэр» двенадцатого калибра. Собрав, он протянул его мне:

      «На, подержи, посмотри!» Мы были одни в купе. Тогда поезда ходили со старыми вагонами, разделёнными на купе, только