Омало. Елизавета Викторовна Корстон

– твое, хо.

      – Я знаю, бабушка, – я подняла на нее взгляд, – я так неимоверно благодарна вам за все, что не знаю как и отплатить. И ему я благодарна, – тихо, – просто я пока не понимаю как мне жить дальше, – мой взгяд упал, – я потеряна…

      Стояла тишина, только удаляющиеся шаги вторили тиканью стрелок часов. Он всегда тенью был там, где была я. Извинения не были озвучены, но поток жизни продолжался, унося меня в ослепляюще-яркое снежное будущее надвигающейся зимы. В какой-то момент надо было привыкать, надо было направлять поезд своего существования с оборвавшихся рельсов прошлого на новые, наспех построенные, страшные, но так заманчиво сияющие. Я хотела жить, но еще не совсем понимала как, потому что абсолютно очевидно было то, что по-прошлому жить уже не получится, а свалившееся нежданно-негаданно настоящее еще было не настроено, как только-только добавленный канал старого советского телевизора без антенны.

      Так прошёл месяц. Я свыклась с мыслью о том, что я – счастливчик. Деньки в горах тянулись медленно, в пять-шесть вечера солнце румянило вершины и заходило за скалы, наступали преисполненные спокойствия и тишины сумерки. Темнело. А ночью, похожей на опрокинутый на небосвод кувшин чернил, наполненный миллионами светлячков, омальцы жгли костры. Когда я худо-бедно стала держаться на ногах, бабушка повела меня с собой на один из таких костров.

      Свободная от любой одежды, напоминавшей мне цивилизацию, я чувствовала себя больше здесь, чем там. И хотя, отчаянно надо сказать, я цеплялась за останки своего изодранного окровавленого платья и вывалившей сероватый пушок из широченных дыр куртки, ночи в Омало были настолько лютыми уже сейчас, что мне, в конечном итоге, пришлось смириться с горной модой. Из тяжёлых сундуков, хранившихся на чердаке родовой башни семьи бабушки Зарины, мне подобрали выцветшую цветастую шерстяную юбку, свитер из тонкой овечьей шерсти и длинный ватный тулуп. На ноги одевались вязаные шерстяные носки бело-серого цвета и высокие валенки. Тут было не до красоты, лишь бы не закоченеть от надвигающихся холодов.

      «Ты все равно не выедешь отсюда до конца мая, хо, дорогая, дороги уже закрыты, Он там решил, что тебе придётся провести зиму в Омало», – бескомпромисно сообщила мне бабушка как-то утром. Я была… подавлена, я была уничтожена, я хотела домой: в свою квартиру на пятом этаже с видом на оживлённое шоссе, забраться на кровать с ногами и читать книгу, я хотела чувствовать себя беззаботной, но мост между настоящим и прошлым был, словно бы созданный из бумаги, сожжен огнем аварии. Теперь же каждое утро меня встречали холодные, бескрайние горы и райски-синее небо, и не было ни единой капли тепла, что могла бы согреть. Я была тут лишней, чужой, проблемной, словно бы инопланетянин, пугливо свалившийся со своей строго-регламентированной кодексами и правилами планеты. Рука болела и двигалась слабо, я была беспомощна, а люди были ко мне добры, и сердца их были преисполнены искренней заботой, хоть и суров был их взгляд.

      Мои полные открытий, пока что мало приятных мне, деньки проходили