Омало. Елизавета Викторовна Корстон

бинты, – но ты счастливчик, порезы и раны на левой руке не в счет..

      – Взрыв? – мои руки выписывали какие-то невероятные узоры на коже. Реальность все еще не настигала, опаздывая на свидание с неибежностью.

      – Они все погибли, – мужчина протянул руку к моей голове и мягко потрепал изящными узловатыми пальцами спутанные волнистые волосы, – ты счастливая.

      Я дернулась, инстинктивно избегая прикосновения, на что он только тихо засмеялся. Мне не было так же весело, увы.

      – Почему вы привезли меня сюда? Как вы вообще привезли меня сюда? – руки скользнули по лицу последний раз прежде чем упасть на кровать, обессиленно. Я устала. От зигзагоподобного калейдоскопа открытий, накрывающего предновогодним конфетти мое сопротивляющееся новшеству сознание. – Я должна была быть в больнице, просто объясните мне, пожалуйста, зачем и как это все?

      – Вы да вы, – мужчина поморщился, передразнивая меня, его пальцы неспокойно перебирали тоненькие складки сероватой простыни, – а что надо было сделать с тобой? Оставить умирать в снегу,мм? – глаза у него были светлые-светлые, но суровые, – кто знал, когда придет за тобой помощь?

      – Но больница… – устало настояла я.

      – Я не доверяю врачам, – резко отрезал мужчина. И хотя положения своего возле моей постели он не поменял, я почувствовала, как напряглось негодование внутри мышщ его тела.

      Я снова потерла лицо руками, вдыхая и выдыхая, то наметая волосы на глаза, то снова откидывая их обратно.

      – Говоря простым языком, – я таки осмелилась посмотреть в жесткое, красивое лицо пугающего меня незнакомца, – вы меня украли…

      Вместо ожидаемой мной реакции гнева, он рассмеялся. Его фигура, его речь, его глаза, его аура – дикие, едкие, яркие, резкие, вязкие, теплые и глубокие, бездонные, как эти снега вокруг.

      – Мне не так смешно,– заметила я, – вы везли меня около… 9-10 часов, на лошади, я была с ранами и без сознания. Я могла умереть за эти десять часов. Здесь нет оборудования, никто не знает все ли в порядке у меня с внуренними органами, с костями, с головой. Я все еще могу умереть. Мне нужно в больницу, где меня осмотрят, вылечат и отправят домой.

      Мужчина встал, отходя от кровати. У него были широкие плечи, слегка завернутые вовнутрь, и именно они закрывали мне единственный свет – от снега, отражавшего солнце.

      – Ответьте мне что-нибудь, – тихо попросила я, – кто я теперь здесь? Пленница? Что со мной будет?

      Его волосы казались неестественно темными на фоне мерцающего снега, а кожа смуглая, покрытая ссадинами на скуле, возле черных бровей. Он смотрел в упор, слегка недоумевая как будто бы, но опасно, так, что в любой момент я ожидала от него нападения, прыжка, словно бы разъяренный ягуар, затаивший свою клокочущую злость.

      – Там, – неожиданно мягко, рассматривая меня издалека, – видимо и правда совсем другой мир, его законы, его догмы и его правила никогда не будут мне понятны.

      Покачав головой, он быстро вышел из комнаты, оставляя меня с большим