Омало. Елизавета Викторовна Корстон

в сторону, подавляя внутреннее негодование: хотелось то ли корить себя за дурость, то ли жалеть, оправдывая и успокаивая.

      В двухэтажном доме было темно и тепло. Тагар заблаговременно собрал охапку нарубленных и просушенных дров, чтобы огонь в камине не угасал ни на миг… я слышала, как он шепчется в ночи. Завернулась в длинную мужскую куртку, я неуверенно прошлась по ворсистому ковру босиком и мягко осела на расстеленные перед камином мягкие ворсистые шкуры. Огонь зашипел, будто бы приветствуя меня. Ярко-рыжие блики ложились на покрытые заживающими ссадинами стопы. Я легла, свернувшись калачиком, прижимая к груди ноющие руки. Подернутым дымкой сна взглядом я наблюдала за игривым танцем языков пламени, который успокаивал и погружал в тёплую полуночную дремоту.

      Проснулась я на рассвете, под стук топора, когда на улице ещё было темно и солнце только-только рисовало едва видимые розовые облачка на горизонте. Подвывал алабай, и четко слышалось перешептывание ветра с последней листвой.

      "…Вершины цепи снеговой,

      Светло-лиловою стеной

      На чистом небе рисовались,

      И в час рассвета одевались

      Они румяной пеленой;

      И между них, прорезав тучи,

      Стоял, всех выше головой,

      Казбек, Кавказа царь могучий…"

      Неловко поднявшись с места, на котором мне удалось заснуть вчера ночью под трепетную, эфемерную, почти что квантовую мелодию огня, я побрела к двери, толкая её плечом и вываливаясь, сонная и растрёпанная, прямо в объятия морозных предрассветных сумерек.

      Первые лучи солнца ворвались в ещё тихо спящий мир. Словно воины света они растерзали густую пелену ночи, растворяя без остатка страхи и грезы. Солнечные стрелы будто бы вонзились в мою грудь, пронзая ее едва ли под ключицами, оставляя меня восхищённой, обескураженной. Я смотрела на мир, а мир – на меня. Это был мой первый осознанный рассвет, когда я, наконец-таки, твердо стояла на своих ногах, прижимая ладони ко вздымающейся груди. Как и раньше той ночью, меня окутывал терпкий аромат табачного мёда. Он шел как будто бы из той дали, в которой суровые горы-исполины становились лишь бледно-зелёным туманом, уносимым ветром перемен.

      Зелёное, зелёное Омало, изумрудно-ослепительное в своей красоте, закрытое, запрятанное, забытое. Воздух здесь, словно эфир, наполненный чистой, окрыленной любовью. Я вдыхаю его – вдох, моё тело трепещет от сладости забвенного утра, и выдох – пар клубится подле; морозно, до горячей дрожи во всём теле.

      Хочется улыбаться, на душе в эти утренние часы покой, такой тихий, как горное озеро; а я – внутри гармоничной обители Света, именуемой Тушетией. Взгляд нечаянно срывается с горных хребтов и приземляется на бренную землю. Там, в ультрамариновой синеве нетающих снегов, я встречаюсь с глазами, полными неприкрытого любопытства. Зыбко, и я неосознанно дышу глубже. Какие прекрасные, какие бездонные глаза. Я прошу тебя, не ведись на чарующий свет этих глаз! Не ведись на горько-сладкие улыбки и проникновенные