Сага о Тамаре. Тамара Иванкова

других ей трудно, а говорить она может в любое время, хоть ночью разбуди, как говорится.

      Четвертое января.

      Ужасный день.

      – Люба, сегодня уколы делает та медсестра, что и в первый день? Я догадалась. На каждом пальце перстень сверкает. Разве им разрешают? Она психическая. В вену сразу попадает, но руки у нее злые.

      Я рассмеялась:

      – Ну да, есть такое. Впечатление, что она у них главная. Из тех, кто поднимется над равными на одну ступеньку и начинает орать: «Эй, вы! Насекомые!» Зато она мне разрешила занять пустую кровать. Говорит: «Что Вы, как собачонка, примостились?»

      Мама передернулась:

      – Вот гадина.

      Меня тоже покоробило такое сочувствие, но я привычно-безразлично пропустила эту колкость мимо ушей и стала на ночь передвигать кровать на колесиках через всю палату вплотную к маминой и держать руку на ее спине или плече. Иначе меня из пушки не разбудишь.

      – Да ладно, забудь. Бульон будешь?

      Если усадить ее лицом к окну, то видно небо. Только зимнее серое небо во все огромное больничное окно.

      – Люба, это что за тени мелькают? Птицы? Я их вижу. Здорово! Их так много! «Летят перелетные птицы…» Дома я бы такого не увидела, как тут с пятого этажа.

      – Тебе лучше? Все спрашивают, как там Томочка? Я пишу, попила бульончику и сидит песни поет.

      – Уложи меня и давление померяй. Голова кружится.

      Ну вот, как говорится, «накаркала» сердечный притсуп. Пульс частит, спотыкается сердце. И таблетка не помогает. Бегу на 1-й этаж в аптеку за ампулой и к медсестре:

      – Сделайте внутривенно!

      – Без назначения не могу, а врачей сегодня нет.

      – Дежурный врач?

      – В другом отделении.

      Пожатие плечика под безукоризненно-белым элегантным халатиком вызывает мягкий блеск массивной золотой цепочки, свесившейся над тонометром.

      – Давление пониженное, в пределах нормы.

      Так и бегаю я по коридору, то в палату, то в манипуляцию, где восседает наша царица медицины в отдельно взятом хирургическом отделении.

      – Не проходит! Дома бы я скорую вызвала, и они укол сделали!

      – Я спускалась к дежурному врачу на 4-й этаж. Он не имеет права назначить. В терапию звонила, сказали, померяйте давление.

      Мама дрожит в такт мельтешащему сердцу и теряет сознание. А эта… гадина, стоя у ее постели, раздраженно спрашивает:

      – И что я должна сделать? У меня списание.

      Мне хочется спросить: «Кого? Умерших?», но понимаю, она совсем не об этом, она прозаично и буднично оформляет расход бюджетных лекарств.

      А что должна сделать я?!

      – Не смотри на меня, это очень тяжело…

      Она шепчет, а я понимаю, я знаю (она говорила это сто раз!) – тяжело видеть, как близкий человек умирает, это потрясение на всю жизнь…

      Какое бы ни было изношенное сердце, но оно успокоилось, перестал скакать пульс. Я держу ее за руку и размышляю, как легко двинуть кони в семиэтажном хирургическом корпусе, напичканном медиками.

      – Мама,