Сага о Тамаре. Тамара Иванкова

пытаюсь немного развеселить, поддержать, отвлечь ее после тяжелейшего дня. Шутка ли? С 9 утра и до пяти вечера лежать под капельницами. Сумрачный доктор испросил моего согласия влить кровь. Холодок страха прилип к моим пальцам и спине:

      – Она выдержит? Это же стресс для организма.

      Он резко и жестко чеканит:

      – Вы понимаете, что она умирает? Гемоглобин 55. Не вижу другого выхода.

      Литр крови. Читаю на пластиковых контейнерах фамилии неизвестных доноров, у которых такая же третья отрицательная группа крови. Благодарю тебя, Господь милосердный, нашлись такие люди, как когда-то моя мама нашлась для других. Кажется, она про кровь не догадывается. Пусть. Так ей будет спокойнее, чтобы не заподозрила, что дела ее совсем плохи. Хорошо еще, что сердечного приступа нет, несмотря на такие перегрузки и напряжение.

      Она тихо стонет и кряхтит от боли:

      – Люба, я в памперсе? Хорошо. Раньше я считала это недопустимым для себя. Какое унижение, надеть памперс! А сейчас мне так тепленько…

      Слабая улыбка. Похоже, у нее поднялась температура, реакция на чужую кровь.

      – Совсем плохо вижу. Я так устала, сильно болит спина.

      – А что ж Вы хотели, бабушка? Сколько Вам лет?

      Она тут же отзывается на привычную шутку:

      – Ста-ру-ха! Поняли? Вы – старуха! Говорила мне эндокринолог, а она была лет на десять старше меня. Ох, и вредная была баба! Царство ей небесное.

      – Вот-вот. Все, кто тебя обидел, уже умерли.

      Третье января.

      – Мама, сегодня капельниц нет, я домой съезжу. Соседка по палате тоже Люба.

      – Книжку привези ей почитать. «Иван да Марья».

      Возвращаюсь. Соседка улыбается:

      – К Тамаре Ивановне приходили врачи, предлагали ей глотнуть шлангу с лампочкой. Она лежит такая на спине в спортивных штанишках, ногу на ногу. Говорит: «Так! Сначала Вам придется сделать мне операцию!» Они переглянулись: «Какую?» Она так четко: «По замене сердца. Вот сердце мне замените, тогда и проглочу, а сейчас ни за что!» Врачи руками развели и ушли. Отшила их! Бабушка у нас молоток!

      Мама подключается:

      – Ишь, чего придумали, кишку глотать! Год назад сам врач сказал: «Это очень тяжелая процедура, у нее возраст, сердце больное, она не выдержит».

      – Тебе полегче?

      – Да. А чего я тут лежу? Забери меня домой. Уколы ты мне дома сама делаешь.

      – Вставай, одевайся.

      Минутная заминка.

      – Ну, ты даешь. Дай мне книгу в руки.

      Я достаю заботливо упрятанную в пластиковую папку нашу семейную ценность. Мама гладит глянцевые лица родителей на обложке, напряженно прищуриваясь, ищет ускользающий ракурс, пытаясь боковым зрением поймать хотя бы контуры изображения. При этом вид у нее всегда взволнованно испуганный, и меня протыкает насквозь жалость. Нет! Мы не жалеем, мы любим!

      – Люба, ты здесь? Да не ты, Люба, а та Люба! Смотри. Это мои родители. Я написала о них книгу, а Люба напечатала.

      Каждый раз. Я наблюдаю эту картину каждый раз. Когда кто-то близкий или случайный знакомый берет в руки эту вещь. Я не знаю, как ее лучше назвать? Больше, чем книга. Больше, чем мемуары,