Сага о Тамаре. Тамара Иванкова

тонкие полоски вен, подкладывая полотенце, мама уже вошла в свой режим «ритора», как я это называю, и надтреснутым старческим хрипловатым голосом с безупречной преподавательской дикцией вещает:

      – Не выкручивай мне руку! Она у меня до конца не разгибается. А на левой руке у меня вены плохие, все в узлах. Раньше у меня вены были хорошие. Я была донором много лет. У меня третья отрицательная группа, и еще мне делали уколы, чтобы титр повысился. Я подсчитывала, за все время я сдала два ведра крови.

      Ну, понеслась… Доктор отзывает меня:

      – Пусть, пусть говорит. А Вы собирайте постельное, кружку, ложку, медкарточку.

      Тем временем капельница пристроена на швабру вместо штатива, и мамин менторский тон продолжает в тишине плести свой четкий рисунок:

      – Попала с первого раза. Ты молодец. Кожа дряблая, растекается. Я лежала в кардиологии на втором этаже. Там много лет работает Фатима, она лучше всех делает внутривенные уколы. Все больные к ней хотят, и медсестры просят ее, если у кого-то вены плохие. Ждут ее: «Вот Фатима придет и все сделает». Последний раз она была в отпуске, моя палата досталась молоденьким медсестричкам. Олечка такая хорошая девочка, ласковая, а боится, руки трясутся! Я ей говорю: «Чего ты боишься?» «Вам больно». «Да не думай ты об этом! У тебя все получится». Я им потом стихи написала.

      Доктор интересуется:

      – Да ну? Прочитайте.

      Она помолчала немного:

      – Это дочка знает. Я пишу и забываю, прочитать не могу, вот в чем беда. Только она мой почерк разбирает.

      «Как я буду ее одевать? На улице мороз, а ее поднимать нельзя, плюс в руке иголка торчит».

      – Мы вынесем ее на одеяле. Возьмите что-то теплое, укроете ее, в машине холодно.

      Она услышала:

      – Это хорошо. Год назад, когда у меня внутреннее кровотечение было, я еще покрепче была. Доктор у дочки спросила: «Бабушка ходячая? До машины дойдет?» Я сразу сказала, в машину не залезу! Они мне не поверили. Чуть руки мне не оторвали. Три бабы. И тянули меня, и толкали. Я думала, у меня сердце станет! Закинули меня на пол, как мешок, так и ехала всю дорогу.

      Толкаясь боками в проемах дверей, выносим ее вместе с капельницей на одеяле. Она испуганно широко открывает невидящие глаза:

      – Люба! Ты здесь?

      В отличие от приветливого доктора, медсестры немногословны и пасмурны. Едем до городской больницы долго, жестко подпрыгивая на ухабах, и стоит мне об этом подумать, как мама из своего курточно-одеяльного кокона озвучивает:

      – Что ж так трясет? Были бы зубы, вылетели. Хорошо, что у меня ни одного зуба нет.

      В скорой действительно мороз, как на улице.

      – Люба, у меня нос ледяной. Перепонки в носу, как из морозильника, вот пощупай! Как ты думаешь, почему?

      Этот сводящий меня с ума диалог повторялся практически каждый день, и я должна ответить: «Значит, сердце плохо работает», но сейчас меня радует живой слабый голос из глубины одеяла, да пусть говорит что угодно, и я молюсь потихоньку, как умею, сбиваясь и повторяя снова: «Отче наш! Я не держу ее! Я только помогаю ей пройти свой путь!»

      – Люб! А, Люб? У меня дочка есть, а кто за тобой будет ухаживать,