Остров осени. Аркадий Драгомощенко

как шуршит песок,

      стекая по плечам и бедрам.

      Бредем, понятные песку, раковинам

      и воде, которая то подступает,

      то вновь отступает от берега.

Постскриптум

      кому сжигать мосты, кому их строить

      кому лежать ничком и остывать

      и чувствовать, как лед багровый

      стекает дымными потоками к плечам

      кому плясать закинув голову в веселье

      подобно пестроногим циркачам

      кому ползти зажав в руке холодной

      ручьи небес и забытья бесценный дар

      тот задает вопрос тот глух не внемлет

      а этот красотою погребен

      другой в смирительной рубашке дремлет

      у третьего неизмеримостью весь мозг сожжен

      так по утрам невесть чего мы ожидая

      в великой немоте всем счет ведем.

      Триумфальных врат стада оцепенели…

      Месть дам червей легла прозрачной тенью.

      Мы легионы ждем, но в мареве полудня

      дрожат лишь очертания раба.

* * *

      придет день или ангел

      в трепет дождя

      раскрыты окна и кровли

      придет ночь или ангел

      пронзительный некогда взгляд угас

      под набрякшими полями шляпы

      будто на пажити два одиноких серпа –

      раскрыты крылья косноязычия

      правая часть лица отдана смерти

      «поэзия, поэзия, слов…» –

      невнятно произнесет исчезая

      следуя вдоль ряда имен

      «станется, было, не будет…» –

      промолвит эхо в ответ.

* * *

      Н. Заболоцкому

      Что мы можем сказать о лице человека

      по полупомеркшей голубой фотографии?

      Знаем мы, что он был поэтом,

      что страдал болезнями сердца и

      конец жизни провел в деревне,

      где вокруг ходили куры и гуси,

      телята бродили и пели в пыли воробьи.

      Известно, что он, растолстевший,

      не любил далеких прогулок, а сидел

      на скамье под липой и чертил

      палочкой по песку.

      Что он чертил?

      Таинственные знаки, вызывающие вдохновение?

      или имя?

      или простую одинокую линию, которую потом

      стирал и начинал вести вновь?

      Остались снимки, где он сидит в кресле,

      оплывший, серьезный и неразговорчивый.

      Известно, что в молодости он нуждался,

      известно, что он писал стихи…

      И я спрашиваю: откуда в этом человеческом

      теле взялась любовь к зеленому дереву,

      Откуда в неудобном человеческом теле

      появилось слово, а тело пропало,

      а затем стало словом любви к одинокому

      зеленому дереву!

      Как бы там ни было – это остается загадкой.

      Но есть снимок, на котором перед нами

      сидит оплывший большой человек в очках

      и смотрит.

      Глаза у него открыты,

      змеится огонь, едва видный,

      по полураскрытым устам.

* * *

      деревья спят

      остановись и слушай

      свет сонно пульсирует

      в