Зеркало Ноя. Лев Альтмарк

К тебе должны были с уважением отнестись!

      – Я приехал сюда, и стал их разыскивать. Письма строчил во все инстанции, по райкомам ходил, в военкомате кулаком по столу стучал, военкому чуть рожу не набил… А мне, знаешь, что везде отвечали? Мол, заткни свою геройскую звезду себе в одно место и не рыпайся. Это на фронте ты был героем, а здесь свои герои. Сиди тихо, тогда, может, не вспомнят, что ты татарин и тебе здесь не место. И никто на твои боевые заслуги не посмотрит, если под раздачу попадёшь.

      – Ты так и не нашёл своих родных?

      – А как? Ехать куда-то и искать ветра в поле, ведь ни на одну свою бумажку я ответа не получил? А мне уже серьёзно грозили, что могу и сам туда под конвоем отправиться, если продолжу шуметь… Так и работаю до сих пор простым шоферюгой. Не живу, а существую. Смотрю иногда на свои награды, – он провёл пальцем по орденам, и те слабо звякнули, – и думаю, на кого ж ты их, капитан, променял? Разве стоит даже самая большая золотая звезда слезинки твоей матери или печального вздоха твоего отца?!

      – Значит, мне всё-таки больше, чем тебе, повезло, – вдруг сказал папа, – хоть я и в бараках северных десять лет гнил, немало своих друзей в мёрзлую тундру зарыл, до сих пор во врагах народа числюсь, но… своих родных нашёл. На Урал они попали, в эвакуацию. Туда после освобождения и отправился. Правда, моя первая жена, на которой я женился ещё до войны, отреклась от меня, как от врага народа, но я встретил другую женщину, и она родила мне вон его… – папа указал на меня пальцем и слегка приобнял.

      – Да, ты и в самом деле счастливый человек, – вздохнул дядя Саша и тоже хотел погладить меня по голове, но не стал. – Завидую тебе. Все бы свои звёзды отдал за такого пацана…

      Домой мы с папой вернулись уже в полной темноте. Я сразу отправился спать, но в открытое окно видел, как папа долго сидел на лавке у дверей дома, курил одну папиросу за другой и всё время почему-то вздыхал.

      В соседнем доме спать пока не ложились, а шумно праздновали День Победы, смеялись, звенели фужерами и меняли пластинки в патефоне, но от этого чужого праздника веселей не становилось. Мне очень хотелось плакать, потому что было жалко папу и дядю Сашу. Но я не плакал, ведь ни папа, ни, тем более, дядя Саша этого не одобрили бы. Всё-таки они были настоящими мужчинами и героями, и мне хотелось походить на них. Несмотря ни на что…

      Утром, когда мы пошли на пляж и проходили мимо старика, торгующего «наполеоном», родители, как всегда, купили мне порцию на хрустящем сером клочке пергамента. Я откусил кусочек и стал жевать. Но «наполеон» почему-то больше не таял во рту и даже слегка горчил.

      Наверное, старик или его жена что-то перемудрили, когда готовили его. А может, я просто за эту ночь стал намного старше, потому что узнал что-то такое, чего словами пока выразить не мог, но буду это вспоминать до конца жизни. И обязательно об этом когда-нибудь напишу.

      «Наполеон» же до сих пор люблю. Правда, никогда он больше мне не попадался такой вкусный и тающий во рту, как тогда, в Крыму…

      Письмо