Зеркало Ноя. Лев Альтмарк

Арик.

      – Плохого ничего, но…

      – Это настоящие фронтовые письма, – упрямо сказал Арик. – Тот, кто их написал, погиб как герой, мне дома рассказывали…

      – Я прочёл их, – ещё тише сказал Моисей Захарович, – хотя, наверное, некрасиво читать чужие письма… Но я знаю идиш и не удержался… Это очень хорошие и добрые письма. Плохой человек таких слов никогда не напишет.

      – Тогда в чём дело? – Арик неожиданно разозлился и с силой пнул подвернувшийся на дороге камешек. – Какую-то авторучку в музей можно, а письма – нельзя?!

      Учитель ничего не ответил, лишь как-то странно сгорбился и пошёл вперед, неловко переставляя ноги и не оглядываясь. Таким его Арик никогда раньше не видел. Сначала ему хотелось догнать Моисея Захаровича и извиниться неизвестно за что, а потом он передумал и пошёл в обратную сторону. Необычное спокойствие и уверенность овладели им, даже собственная обида на учителя уже казалась ему мелкой и никчемной.

      Он поглубже засунул письма в карман и вдруг улыбнулся. Чему – неизвестно, но это уже было, наверное, совсем не важно.

      «Наполеон» с горчинкой

      Нет ничего вкуснее, чем пирожное «наполеон»! Мама говорит, что он просто тает во рту. До того, как я его попробовал впервые, даже не представлял, что это такое. Я знал, как тают снег и лёд на Урале, где мы жили, и это не очень большое удовольствие. Холод, сырость, слякоть, постоянно протекающие ботинки, простуда… Но когда во рту тает «наполеон» – это что-то волшебное. До того, как мы с родителями приехали отдыхать в Крым, я об этом даже не подозревал.

      Родители сразу решили: в самый свой первый отпуск нужно ехать к морю.

      – Ребёнок должен окрепнуть, загореть, поесть настоящих фруктов и овощей, – говорила мама. – Да и нам пора побывать на море. Я же ещё ни разу там не была!

      Папе дали отпуск в начале мая, и хоть это было, наверное, рановато, и море ещё не совсем прогрелось, но мы поехали.

      Поселились в Ливадии. Мне, пятилетнему пацану, родители стали ежедневно покупать фрукты и овощи, но я от них отказывался и просил только «наполеон». Родителям не оставалось ничего иного, как собираться и идти по каменистой неровной дорожке к спуску на море, где с утра и до обеда у ларька, в котором продавалось разливное вино и всегда толпились мужчины, стоял невысокий сухощавый старик в широкой соломенной шляпе. В руках он держал фанерный щит, на котором, на хрустящем сером пергаменте, благоухал разрезанный на порции божественный «наполеон»…

      Раз в неделю мы ездили в Ялту. В Ливадии было попровинциальному скучно и однообразно, а мне хотелось в кино, побродить по оживлённым улицам и паркам, зайти вместе с родителями в какой-нибудь магазин.

      – Нельзя ребёнку отказывать, – говорил папа, – у меня в его возрасте не было таких возможностей…

      Каждый раз мы приходили на автобусную остановку, и папа внимательно изучал расписание автобусов, хоть знал его наизусть. Автобус ходил раз в час, и это был ядовито-зелёный ПАЗик, от которого вкусно пахло бензином. И шофёр всегда был