Сны на ветру, или Плотоядное вино. Виктор Стасевич

молодёжь, позвал Драперовича:

      – Вовк, давай сюда.

      Драперович мутно посмотрел на Сашку, но, видимо, не признав, решил примоститься на сиденье рядом с дверью, однако Тарабаркин подбежал к нему, вырвал из рук увесистую авоську и, по-козлиному припрыгивая, доскакал до своего места. Художник недоумённо посмотрел на пустые руки, уголками губ хмыкнул, скривился словно от зубной боли, поднялся и направился к Саньке.

      – Ты поаккуратней, – сердито заметил Драперович, садясь напротив Тарабаркина.

      – Во-первых, здравствуй, – начал назидательно Санька, радуясь неожиданной встрече, – во-вторых, имей совесть, я тебя не видел уже почти два месяца, а ты мне даже руки не подал.

      – И не подам, – художник мрачно посмотрел в окно, почёсывая рябое лицо, плотно сжав губы. – В последний раз ты что про меня говорил?

      – Не помню, – засмеялся Тарабаркин, – я даже не помню, когда это было, а уж что говорил – подавно.

      – Тогда ладно, – примирительно протянул руку Володя. – Я тебя не прощаю, а просто записываю в свою книгу недовольств, – он ткнул указательным пальцем в свою голову. – Запомни, это уже последняя страница.

      – Хм, а что потом будешь делать? Новый блокнот заведёшь?

      – Вот, балда, я же тебе показал, куда записываю, её, к сожалению, не поменяешь.

      – Тогда сотрём часть записей в первой же рюмочной, – развеселился Санька, выставляя вперёд свою щётку усов, хитро поглядывая на растерявшегося художника.

      – Что ж, вариант, – хмуро согласился тот, прислушиваясь то ли к горланящей молодёжи, то ли к перестуку колёс. – Знаешь, – есть один вопрос, вот почему меня любят собачники? Сейчас шёл по дачной улице, а на перекрёстке стояла рыжая крашеная дура с двумя бультерьерами, и вот она мне кричит, вернее, спрашивает, выкрикивая, мол, мужчина, вы кобель? Ну мне особого выбора-то нет, я и согласился, тогда она заявляет, чтобы я держался подальше, так как у неё две суки в течке. Я так и не понял, о чём это она?

      – Вовк, – хитро обратился к нему Тарабаркин, – ты когда был последний раз с женщиной?

      – Да, шёл бы ты… – махнул рукой Драперович. – Я тебе серьёзно.

      В это время они подъехали к станции Иня и увидели Шансина, гордо вышагивающего к их вагону.

      – Во, прям аист из роддома, – отметил Тарабаркин, показывая на Костю.

      Художник опять скривил лицо в помятую рожу и забылся. Шансин толкнул дверь вагона, постоял немного, разглядывая пассажиров и, увидев Тарабаркина, направился к нему. Он подошёл, молча протянул руку ему, потом Драперовичу, затем протиснулся к окну, отодвинув Тарабаркина, и уселся, поглаживая потёртости на голове. Волосы давно начали покидать его, а высокий аэродромный лоб с каждым годом увеличивался в размерах. Близко посаженные глаза тонули в складках кожи, а длинный нос и широкие губы, придавали лицу важность районного чиновника, за которого его всегда принимали стражи закона.

      – Ты сегодня как Драперович, но его-то понять можно, он всегда в состоянии