Быть Корелли. Анна Грэм

единственным исключением был барельеф в спальне над кроватью с лицом печальной женщины – она будто бы олицетворяла собой всех молчаливо страдающих женщин Корелли, а других в их семье и не было. Сегодня утром Алессандро решил снести его.

      Алеку здесь легко дышалось. Здесь всё было чисто, честно, выпукло и даже как-то голо, но именно здесь ощущал себя самим собой. Родительский дом был похож на музей:  роскошь снаружи – дряхлый, совершенно непригодный для жизни хлам внутри. В их семье никогда не было поддержки, ощущения сопричастности, искренности – каждый носил маску, отрабатывал свой долг, пытался соответствовать роли, отведённой каждому из них отцом. Даже братья порой смотрели друг на друга с недоверием, словно пытались просчитать, кто кого подставит перед отцом за грешки и промахи. Со временем это ушло, и не потому что братья стали друг другу ближе, а потому что дистанция увеличилась. Алек становился жёстче, бескомпромисснее, он становился Руссо, иначе семью было не вытянуть. Даже в Джулиано Алек не видел родственной души, хотя тот всегда был к нему расположен и ни разу не заставил Алека сомневаться в своей искренности. Одному было проще, и со временем одиночество стало частью его существа, срослось с ним, как вторая кожа.

      После душа Алессандро медитативно варил себе кофе, сам готовил себе завтрак, мыл и вытирал посуду, выбирал костюм, рубашку, подбирал к ним галстук, часы и запонки – педантично, не спеша, в тишине и молчании, так он набирался сил для долгого рабочего дня. Иногда он спускался в барбершоп, расположенный на первом этаже соседнего дома, освежал маникюр, стрижку, глядел, как его буйно разросшаяся щетина превращалась в снобистскую бородку, с которой он сразу же становился на пяток лет старше. Здесь, в этой квартире его уединение никто не нарушал. Вход в его квартиру был закрыт даже для жены. Только Данте плевать хотел на его заскоки.

      Он завалился к нему в шесть утра, в беговых кроссовках и с сигаретой в зубах – младший брат всегда состоял из одних противоречий – бросив короткое «Привет» он без спроса плюхнулся в его любимое серое кресло и сцапал с подноса стакан для виски, чтобы использовать в качестве пепельницы. Вчера Алессандро так и не явился в отцовский особняк. Испугался. До боли в стиснутых зубах не хотел снова получать тычки и укоры от Руссо. До отвращения, до протеста не хотел снова видеть его надменный взгляд. Воспоминания о пощёчине всё ещё были свежи. Поэтому младший брат явился к нему сам.

      – Дела не очень, если честно, – с ходу начал Данте. – Иск Литы отклонили. На Романо клепают дело, мы стараемся повернуть всё так, чтобы о его более тесных связях с нами никто не пронюхал.

      Повеяло табачным дымом. Алек с брезгливостью подумал, что ему придётся сутки выветривать эту навязчивую вонь, но промолчал. Иск Фредерико Романо – консильери их семьи – выдвинула администрация города, а конкретно Департамент землепользования Чикаго. В этом Департаменте у Фальконе были крепкие дружеские связи. Алессандро не нравилась линия, которую выстраивала Лита – она подала на администрацию