Спутники. Вера Панова

никогда не было такого платья». И, тронутый, он говорил:

      – Радость моя, у тебя должны быть десятки таких платьев…

      Даже обыкновенный шоколад она съедала с таким наслаждением, что приятно было смотреть на нее.

      Хозяйничая, она надевала передник, и у нее был такой вид, словно она всю жизнь только и делала, что занималась хозяйством в собственной квартире.

      Жизнь оказалась полной счастья и чудес. Любовь преобразила Лену: у нее была теперь другая походка, она по-другому держала плечи. Голос стал грудным и воркующим. Глаза потемнели и сузились. Она светилась торжеством, на нее оглядывались на улице, и это усиливало ее торжество.

      Так прошло десять месяцев. Десять месяцев – триста дней, триста ночей.

      Его мобилизовали сразу.

      Это был страшный день. В первый раз она увидела, что в его жизни первое место занимает не она.

      Он двигался по комнате, собирая какие-то свои вещи, и рассеянно отвечал ей…

      Она не обиделась. Дело было не в обиде. Просто впервые она увидела его с этой стороны.

      Первое место в его жизни занимало какое-то мужское дело, сейчас это дело призывало его. Он еще не ушел, а уже он ей не принадлежал.

      Иначе не могло быть. Она закрыла лицо руками. Если бы было иначе, она разлюбила бы его.

      Нет. Не разлюбила – разлюбить невозможно; но торжество ее померкло бы. Она была спортсменка, амазонка, победительница в состязаниях, она понимала такие вещи. Торжествовать можно только победу над сильным. Много ли чести победить слабое сердце? У него было сильное сердце. Она гордилась им.

      Что-то надо сделать, чтобы он понял, как она все это поняла. Чтобы он ушел довольный ею.

      Прежде всего надо скрыть свое отчаяние. Он хорошо держится – просто, спокойно. Шутит. Она тоже может так.

      И надо помочь ему собраться. Уселась, сложила руки, как в гостях. Вот он кладет в рюкзак рубашку, а на ней нет пуговицы, она помнит.

      – Постой, Даня, я сама.

      Она вынула белье из рюкзака и все пересмотрела и починила. Собрала провизию – немного, он так просил. Напомнила взять тазик и кисточку для бритья. И крем для сапог. И щетку. Уложила конверты, бумагу, спички.

      Он сел и смотрел, как она укладывает его вещи. И это тоже так и должно быть: муж сидит, отдыхая, и курит, пока жена снаряжает его на войну.

      А когда сборы были закончены и он подошел к ней, чтобы приласкать на прощание, – она положила его голову себе на грудь и смотрела в его лицо с новым чувством – бесконечной близости и нежности, от которой разрывалось сердце.

      Она была его сестрой, она была его матерью, как прежде она была его любовницей. Она была для него всем на свете.

      Она проводила его на вокзал и простилась с ним без слез. Он спросил ее:

      – Что ты будешь делать без меня?

      Она ответила, виновато улыбнувшись:

      – Я еще не придумала.

      Он посмотрел на нее, и в глазах его мелькнула тревога:

      – Ты придумаешь что-нибудь не очень сумасшедшее, да?

      Она пообещала:

      – Нет. Не очень.

      – Маленькая,