Спутники. Вера Панова

общежитии, в нижнем этаже, жили мужчины. Наверху, у женщин, было чисто. На плите стояли блестящие алюминиевые кастрюльки и небесно-голубые чайники. Мужчины жарили яичницу и грели воду для бритья в эмалированных кружках, закопченных до черноты. Они харкали, плевали и бросали окурки на пол. Лена избегала знакомства с ними.

      Однажды, когда она проходила по нижнему коридору, ее остановил какой-то.

      – Товарищ, – сказал он глубоким баритоном, – простите, у вас градусника нету?

      – Какого градусника? – спросила Лена, остановившись.

      – Обыкновенного, измерить температуру, – ответил баритон. – Чувствую, понимаете, что жар, и нечем измерить.

      – Сейчас спрошу, – сказала Лена и пошла к себе наверх.

      У ее соседки нашелся градусник. Она вернулась вниз.

      Баритон доверчиво ждал ее на том же месте. Он поблагодарил и спросил, в какой комнате она живет. Через четверть часа он постучался к ней.

      – Тридцать девять и четыре, – сказал он, как будто она его об этом спрашивала. – Вот, будь она проклята, никак с нею не развяжешься.

      – А что у вас? – спросила Лена, в жизни не болевшая ничем, кроме аппендицита.

      – Малярия.

      Он топтался у дверей, ему не хотелось уходить. У него было длинное, худое, горбоносое и вдохновенное лицо.

      – И хина кончилась, – сказал он, мученически закинув голову, как Христос, говорящий: «Впрочем, не моя да будет воля, но твоя». – Но я сейчас схожу в аптеку. Я привык выходить с любой температурой, – сказал он и махнул рукой.

      Была зима, градусов двадцать мороза. Лена сказала:

      – Давайте рецепт, я схожу.

      – Ну, что вы! – сказал он. – Зачем это?

      – Как хотите, – сказала она.

      – Это стоит рубль двадцать копеек, – сказал он и дал ей рецепт и рубль двадцать копеек. Пальцы у него были очень тонкие; доставая деньги из кошелька, он отставил мизинец.

      Она принесла ему хину и напоила чаем с лимоном. Ей было жалко его.

      Они подружились. Каждый вечер он стучался к ней. Когда он чувствовал себя плохо, она спускалась к нему и ухаживала за ним. Он рассказал ей все о себе. Он был инженер. Она удивилась: она не думала, что инженеры живут в общежитиях вместе с кондукторами.

      – У меня была прекрасная квартира, – объяснил он. – Я оставил ее жене.

      У него было четыре жены. Все они, по его словам, ушли от него. Уходили они странно: квартира и все имущество оставались у них, а покинутый баритон налегке переселялся в другое, холостяцкое жилье. От двух жен у него были дети.

      – Чудесные девочки, – сказал он, вздохнув.

      – Почему же, – спросила Лена, – вы ни с одной не могли ужиться?

      В ответ он засвистел. Свистел он очень красиво, совсем не так, как свистят мальчишки на улице. «Это из четвертой симфонии Чайковского», – объяснил он, кончив свистеть. Потом спросил Лену, любит ли она стихи, и прочел ей стихи Асеева: «Нет, ты совсем не дорогая, милые такими не бывают». Стихи взволновали ее, она никогда не слышала ничего подобного, ее знакомство с поэзией ограничилось хрестоматией