Весенняя коллекция детектива. Татьяна Полякова

помолчали. Оправдываться у Олимпиады не было сил.

      С тех самых пор, как она долбила молотком крышу, стоя на шатком пластмассовом офисном стуле, и знала, что непременно должна продолбить жесть, или смерть, непонятная и страшная, настигнет их прямо в тайной комнате, полной проводов и взрывчатки, проблемы Марины Петровны стали ей казаться маленькими-маленькими и пустяковыми-пустяковыми.

      С тех самых пор, как следом за Олежкой прибежала бледная, зеленая, как кот Василий, Люсинда и сказала, что Парамонова повесилась в своей квартире, Олимпиаде не стало никакого дела до публикаций.

      По правде говоря, ей ни до чего не было дела. Но зато вечером она собиралась поехать к матери.

      Всегда это было тяжелейшее из испытаний – поехать к ней, да Олимпиада и навещала ее недавно, но невозможно не поехать после всего случившегося!..

      Когда твердо знаешь, что умрешь, – вот-вот, через несколько минут или через полчаса, какая разница! – вдруг начинаешь понимать жизнь немного по-другому. Так человек в темноте смотрит на мрачную гору перед ним и не знает, как ее преодолеть, а с первыми лучами солнца понимает, что это не гора, а веселый домик трех поросят, где на окнах висят клетчатые занавески, на подоконнике герань, а на плите кипяченое молоко.

      Все совсем не так, как представляется из темноты. Важное становится неважным, а нужное ненужным, и уже невозможно понять, на что тратились силы, куда уходило время, на кого расходовалась любовь!..

      Публикации, говорите? Нету их? Ну, сейчас нету, в следующий раз будут. А не будет, тоже невелика беда.

      – Липа!

      – А?

      – Почему я не слышу ответа?

      Потому что я ничего не отвечаю, тянуло ее сказать. Потому что я даже не знаю, о чем вы спрашиваете!

      – Хорошо, Марина, я постараюсь.

      Марина Петровна посмотрела на нее подозрительно.

      – Если ты больна или так уж устала, иди домой и вызови врача, и пусть он тебе даст больничный. На работе нужно работать!

      – Да, я знаю.

      …Добровольский за соседней дверью не подавал никаких признаков жизни, и Олимпиада – из гордости – тоже не подавала, по крайней мере, перед его дверью! Правда, каждый день, уходя на работу и приходя домой, проделывала возле нее некие пассы – подолгу мыкалась на площадке, будто в поисках своих ключей, долго тыкала ими в замок, как бы не в силах попасть с первого раза, открывала, закрывала, выходила… И все напрасно!

      За три прошедших дня они повидались только однажды, когда с них в очередной раз «снимали показания» – теперь уже по поводу смерти Парамоновой. Кстати сказать, эта смерть никого особенно не заинтересовала – ну повесилась тетка с горя, да еще и выпивши была маленько, ну и ладно! Тамерлана вывезли, квартиру опечатали, и теперь уже две двери в их некогда сонном и мирном подъезде, как бельмами, отсвечивали белыми бумажками с фиолетовой печатью.

      Люсинда сидела дома с замотанным горлом, и вид у нее был несчастный. Она говорила, что «подпростыла» с горя, когда увидела повесившуюся Парамонову, но при этом отводила глаза и мялась. Олимпиада все собиралась