Весенняя коллекция детектива. Татьяна Полякова

да чего про них говорить-то! – хрустя печеньем и старательно отряхивая крошки со старенького свитера, воскликнула Люсинда. – Все люди простые, не так чтоб… баламуты какие! Ну, дядя Гоша покойный, он слесарь был. А сын его, Серега, шалопай тот еще! Сказал мне, когда мы его провожали, – вернусь, говорит, и женюсь на тебе, а ты меня жди! Жди, как же! Будут всякие сопляки на мне жениться! Добро бы еще парень был дельный, а то так…

      – Люся! – вскричала страдалица Олимпиада. – Люся, ну, сколько можно?!

      – А что? Это я все правду говорю! Тетя Верочка моя на пенсии, а раньше в бухгалтерии работала, на заводе. Люба… вот только Люба у нас знаменитость, гадалка она.

      – Люба это кто? – спросил Добровольский у Олимпиады.

      – Да вы ее видели! Когда Парамонов упал. Такая высокая, в халате.

      – А чем она знаменита?

      – Ой, да к ней народ со всей Москвы едет, чтобы она погадала и порчу сняла, или сглаз там какой! – Люсинда пожала плечами, удивляясь, что Добровольский не понимает такого простого дела. – К ней Ашот каждую неделю ездит, и она ему советы дает, прям жить без нее не может. Чуть что, сразу – Люба, погадай мне! Вот она и рассказывала тогда, что карты у ней беду предвещали, а она все понять не могла, на кого беда-то выпадает! А оказалось, на Парамонова.

      – А зачем вам наши соседи? – спросила Олимпиада. Она мешала ложечкой чай и очень следила, чтобы это было красиво.

      Она все еще мечтала «произвести впечатление», хотя в присутствии Люсинды это вряд ли было возможно.

      – Я хочу знать, что здесь происходит.

      – Вы?! – поразилась Олимпиада. – Зачем это вам?! Вы живете… не здесь, и вряд ли вас могут интересовать наши дела.

      Не мог же он ей сказать, что его «наши дела» как раз и интересуют.

      – Когда у меня под носом погибают два человека, я должен понимать, что происходит. – Он добавил себе чаю и объяснил невозмутимо: – В целях собственной безопасности.

      Олимпиада пожала плечами.

      – Про слесаря мне ничего не известно, – продолжал Добровольский, – а про того, кто упал с крыши, мне сказали, что следов насилия нет и дело не возбуждается.

      – Ведь он же выпимши был, – опять встряла Люсинда. – Так жена его сказала. Ух, не люблю я ее, противная тетка, ужас! А если он под градусом был, то и сдуло его с крыши, как ветром, понимаете?

      – Нет, – сказал Добровольский, – не понимаю. На краю крыши видны отчетливые следы его ботинок. Там, где он потерял равновесие. Если бы он оступился и упал, следы бы смазались. Вряд ли он прыгал с крыши из стартовой позиции, сильно оттолкнувшись!

      – Зачем же ему толкаться?.. – пробормотала Люсинда и посмотрела на Олимпиаду. – Он и не толкался! Его качнуло, он и того… свалился.

      – Откуда тогда следы, если, как вы говорите, его качнуло? Нет. – Добровольский поднялся, подошел к секретеру, открыл резную крышку и достал невиданную квадратную бутыль с хрустальной пробкой, от которой во все стороны прыскали холодные искры, так играл свет. – Выпьете со мной виски?

      – Да, – согласилась Олимпиада Владимировна.

      – Да, –