Заетойщина. Александр Етоев

всё хорошо, нормально, я счастлив, люди.

      Ушли тоска, безысходность и прочий собачий мрак.

      Жизнь, как папино радио: сказали – и снег на блюде.

      Ждём урожая осенью, ждём – вот так!»

      Дед Етой посмурнел, посмотрел на жену, смутился,

      помидор нанизал на вилку, стёк на пол сок.

      За окном жидкий месяц горбатый во тьме светился,

      посветился немного и через миг усох.

      * * *

      Есть, Дед Етой, ржа́венькие,

      кори́чневенькие, любые,

      серые, голубые,

      бывают даже ора́нжевенькие,

      ржаны́е, реже куржавенькие,

      опасные.

      Люди такие разные,

      страшные и не страшненькие…

      Небо такое дикое,

      тучки в нём, ветерки в нём.

      Время, чудя́ и тикая,

      ока́тит вдруг город ливнем.

      Я со всеми промокну,

      я промокну со всеми,

      высохну, ойкну, сдохну,

      как мамонты в Мангазее,

      чьи кости лежат на севере,

      спасаемые зимой.

      Я хочу быть со всеми.

      Эй! Кто хочет со мной?!!

      * * *

      Дед Етой не морализу́ет,

      встав не с той, –

      парализует, поляризует

      как Дух Святой.

      Молекулы мозга – минус, синус,

      косинус, космос, плюс…

      Смерть любого материализует.

      Я не боюсь.

      Смерть страшна, с детьми расставаться –

      нет, уволь.

      А там с мёртвыми тусоваться,

      кочевряжиться, рисоваться,

      рожа, кожа, пошли б вы, братцы,

      подальше, что ль.

      Мне б какой бы пенёк отдельный

      от вас от всех,

      чтоб вы не слышали мой смертельный,

      дурацкий смех.

      * * *

      «На Марсе есть вода,

      носки не пахнут,

      стираю иногда,

      арбуз купил…

      У марсиан всегда,

      когда бабахнут,

      упадок сил.

      Я, как они,

      под старость одичаю.

      А в старости кому я буду мил?..

      Арбуз купил

      по шесть пятьсот

      и к чаю

      я триста граммов

      фиников купил…»

      «Ты, Дед Етой,

      сменял родную Землю,

      родную мать,

      на чью-то полосатую, как зебру,

      матрас-кровать.

      И что теперь?

      На Марсе тихо дышишь?

      В песок плюёшь?

      Родимых вздохов

      матери не слышишь?

      Сюда не йдёшь?

      Не возвращайся,

      ты нам уж не нужен,

      ты – окромя,

      ты зол, ты плох,

      ты ссохся, безоружен,

      люби себя.

      А мы уж вширь

      сияющей Вселенной

      пошлём железны наши корабли

      в туманной Андромеды

      облак пенный,

      в Сатурн,

      с кольцом играющий вдали.

      А ты умри,

      арбузом отравившись

      и фиником усохшим подавившись».

      * * *

      Божий мир так натруженно дышит,

      как любовник за сладкой чертой.

      Дед