Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II. Николай Андреевич Боровой

обстоятельства и пространство. И чувствует это так сильно, что забывает, что в конечном итоге выполняет лишь чью-то волю и чьи-то приказы. Да, он – всего лишь на своем месте, не слишком большом пока месте… но делает он на этом месте то, что должен, и делает хорошо, и разве не воля его и таких, как он, в конечном итоге созидает замысленную Фюрером новую мировую реальность, воплощает волю и идеи Фюрера? Разве не благодаря его воле и действиям, подобным же усилиям многих, таких как он, воля и мечты, идеи и замыслы Фюрера становятся реальностью, вообще могут стать? Они делают дело, благодаря их воле, преданности долгу, кропотливому и самоотверженному труду, замыслы и воля этого великого человека, словно олицетворяющего собой нацию в ее побуждениях и мечтах, сам дух нации, становятся реальным, безоговорочно господствующим положением вещей. Так что он вовсе не чувствует себя просто «винтиком» в огромном механизме, безликим и бессмысленным муравьем в огромном муравейнике, полном многих миллионов таких же, одинаковых и исправно исполняющих свои роли существ, о нет! Он и подобные ему созидают, утверждают, несут на своих плечах величие фюрера и Германии, они – тело такого величия и их способность делать дело, несломимость их воли в движении к цели, их беззаветная верность и преданность долгу, это именно великий нравственный талант, высший из всех существующих талантов! Он – простой служака, но он далеко не чужд ни высоких мыслей и порывов, ни высоких слов, и когда он думает о том, как же нравственно велика на самом деле эта движущая им, ставшая его жизнью преданность долгу, как она – и в нем, и во многих тысячах немцев вокруг – вершит историю и меняет мир, он ощущает свою нерушимую значимость, чувствует себя пусть небольшим, но художником, воля которого создает однако не размалеванные куски тряпок, которые потом покрываются пылью в музеях, а настоящее и будущее, сам мир. Задвигать сотнями и тысячами людей, заставить их сделать то, что они должны, убедить их, что у них нет другого выхода, что преследуемая ими цель жизненно важна и необходима, а творимое дело – велико и оставит о них след в веках – это высшее наслаждение и огромный талант, и это, оберштурмбаннфюрер убежден, гораздо сложнее, чем намалевать что-то симпатичное на бумаге. Он давно понял – механизм нужно только могучим усилием воли, верой в дело и цель завести, а люди как-то сами осмыслят и переварят поставленные им цели, представления о том, что они должны, что должно быть и случиться и почему всё это вообще должно быть так, и выдадут тебе в энтузиазме и собственном радении о долге и деле на гора такой результат, который тебя же самого и поразит. Он понял это давно и осознание такой несомненной очевидности и истины, затрагивающей чуть ли не самую суть окружающего мира и происходящих в мире событий, он помнит, его потрясло. Фюрер это делает с ними, ревностно служащими на своих местах и верными долгу, который он очерчивает перед ними и всей нацией, но то же самое они делают с теми,