Грязь. Сборник. Андрей Николаевич Зоткин

оперся одной ногой на нижний ярус люстры, как охотник, вставший на свою добычу для памятного снимка. Откинул в сторону руку и начал громко декламировать стихи:

      Вот и зима наступила,

      А мы всё не верим.

      Едем в поезде, чувствуя сырость.

      Откуда ей взяться

      В металлических коробах

      На чугунных колесах?

      Мы не знаем.

      Ноябрь быстро прошёл,

      Как всегда.

      Была ли осень

      В наших местах?

      Под толщей снега

      Не верится в лето.

      Стук колёс,

      Монотонный и мерный –

      Это всё, что мы слышим

      На протяжении года.

      Столько знаем об этих краях,

      Вон там речка, холмы,

      Слева – город.

      На лыжах самое то.

      Никто не взял лыжи?

      Может, санки достанем?

      Покатаемся с горки.

      Ах, и санок здесь нет,

      Только двери и чай

      В гранёных стаканах.

      Печально, печально,

      Останемся тут.

      Нам не верится,

      Что наступила зима.

      Ладно, в конце месяца выйдем!

      Насладимся природой, свободой

      От мерного стука колёс.

      А поезд наш едет

      Всё вперед и вперед.

      Мы всю жизнь пассажиры

      Непонятных дорог.

      Он опустил руку и улыбнулся: все стояли также на своих местах и смотрели на него в полной тишине.

      – Зачаровывает, правда? – уверенно сказал Николай и посмотрел на Цвета.

      Тот закивал головой и захлопал первым. Окружающие подхватили, и общее оцепенение наконец-то спало: работа закипела вновь.

      Полтора часа усиленных репетиций, восклицаний Цвета «Всё не так и всё не то!», его размашистые «дирижёрские» движения руками, беспрерывные зачеркивания и переписывания последовательности номеров, воодушевляющие речи Зарёва, советы, эффектные прыжки и появления – всё ради того, чтобы выступающие знали, как зажечь глаза зрителей; он постоянно начинал говорить стихами и благодарил всех и каждого за это чудесный вечер. Два друга ходили вокруг «сцены», неосознанно держа между собой дистанцию и действия, подобно инь и янь: каждый со своих полюсов, со своей энергетикой, к которой никто не мог остаться равнодушным.

      А тем временем город надел вечернюю мантию, пестрящую миллионами огней торопящихся машин и неспешных ресторанов. Музеи закрываются, старинные дворцы остаются в молчаливой темноте. Пришло время зрелищ.

      Даня Берк сидел за столом в парадной и продавал билеты. На другой стороне помещения стоял очень серьезный человек в сером пальто и скрещенными на груди руками; он был посланником Министерства культуры и зорко следил за продажей цветастых бумажечек. В тот вечер он должен был стать самым настоящим инспектором мероприятия: проверить сцену, закулисье, присутствовать в зале во время представления и оценивать происходящее с точки зрения господствующей в те годы морали. Но в те годы на этом нельзя было сделать хоть какие-то деньги: цензура,