История Ханны, изменившей судьбу. Ханна Алатай

с Нарой общались на русском языке. Чтобы стать ближе, я попросила ее иногда говорить со мной на турецком. Стала изучать его самостоятельно. Владея азербайджанским, я без особых проблем им овладела.

      В беседах с Нарой мы легко переходили с одного языка на другой. Но этого мне показалось мало. Однажды мне захотелось принять ислам, исподволь потянуло к этому вероисповеданию. Нравилась напевность в чтении сур, строгость в поведении женщин. Может, в прошлой жизни я была мусульманкой?

      Рассказав об этом Наре, в ответ я услышала нечто странное:

      – Не спеши, ангел мой. Но помни, когда-нибудь ислам тебе понадобится.

      Еще, когда я жила в Красной Слободе и частенько встречалась с Нарой, чувствовала, что мама ревнует меня к ней. А уж когда мы переехали в Москву, я звонила Наре и переходила на турецкий язык, который мама понимала плохо, материнская ревность зашкаливала, едва она меня слышала. Но виду она не подавала – давали о себе знать её гордость и сдержанность. В нашей замкнутой общине матерям трудно – о дочках надо заботиться, хорошо замуж выдать, помогать и при этом постоянно держать в голове: «А что люди скажут?»

      Я нахожусь в Красной Слободе, в доме моей прабабушки, мамы бабушки Берты – Сарры. Я ее почти не знала. Когда мне было семь лет, она с сыном репатриировалась в Израиль, там и умерла. Но память о ней была жива. Её хранил маленький кухонный фартучек, который прабабушка связала мне в подарок.

      В ее старом двухэтажном доме я была не раз. Некрашеные бетонные стены были крепкими, но деревянные части строения уже прогнили. Мне запомнился красивый балкон с деревянными перилами и металлическими витыми балясинами, весь в цветущем плюще. Вокруг деловито сновали пчелы, а я, маленькая, их боялась. Мне всегда хотелось выйти на балкон, но переступить порожек на улицу было боязно, пчелиный мерный гул останавливал.

      Сейчас, во сне, я видела дом в руинах. На полу мусор. Через дыры в потолке видно небо. В окнах выбиты стекла. Я осторожно иду в сторону балкона, меня тянет туда, как в детстве. Но балкона нет – ни пола, ни перил. Только металлические балки с застрявшими в них остатками кирпичей.

      Меня кто-то окликает. Я оборачиваюсь и вижу дедушку Исаака, он стоит у дверей, ведущих в темноту комнаты: «Нам пора уходить! Не грусти – ты еще сюда вернешься».

      Мне часто снилась Красная Слобода, наш дом, сад, школа, синагога. Но дом прабабушки Сарры в таком удручающем виде – никогда, поэтому я постаралась поскорее забыть это мрачное видение. Не смерть, не руины, не пустота вместо балкона должны мне сниться, а Алан. Вечером я засыпала, пытаясь отвлечься от несбыточных мечтаний, надеясь, что сложная комбинация нервных импульсов памяти покажет милого мне юношу. И мне, действительно, показывали. Но даже в своих мечтах я не допускала свиданий с ним, объятий или поцелуев. Сны были целомудренными, как и моя первая любовь.

      Вот мы вдвоем в помещении, похожем на кухню. Белоснежный кафель, журчит вода. Она бежит из массивного медного крана в стене. Алан стоит