Баланс белого. Елена Мордовина

но в какой-то ему ведомый момент подскочит, взовьется к поверхности, и оттуда – стремглав на дно. Движение его молниеносно, словно взгляд.

      Свет от аквариумной лампы освещал Андрюшу, его богато орнаментированное тело: на шее висел кожаный шнур с тяжелым распятьем, и второй шнур, с ладанкой, запястье было обмотано веревочкой с множеством узелков, а на пальцы надето несколько колец и серебряный перстень с черным агатом.

      Он медленно затягивался сигаретой и пил свой подсоленный кофе.

      По-видимому, он претендовал на то, чтобы стать моим бенефактором, как, впрочем, и многие до него, не имея к этому никаких предпосылок.

      – Почувствуй тепло… Понимаешь, кофе тут ни при чем. Можно просто дарить друг другу тепло, обычное человеческое тепло.

      – Обычное человеческое тепло… Потеющие бразильцы на раскаленных солнцем плантациях. Меня тошнит от человеческого тепла.

      В кофейнике больше ничего не оставалось. Я перелистывала журналы на жухлом зеленом бархате стола, где лежала дешевая офсетная иконка и книга митрополита Нестора о миссионерском труде среди камчадалов.

      Я захотела еще что-нибудь послушать и направилась в Андрюшину комнату.

      В комнате было мрачно. В дальнем углу светился монитор компьютера с заставкой «Кандинский».

      Ольховский собирал вещи. Все было раскидано – рюкзак, карримат, новеллы Сэлинджера, лента презервативов с ребрышками в красной коробке. На столе валялись кубики бульонного концентрата, на полу – подсушенные кусочки ветчины в корочке коричневого сахара и горчицы, анчоусы в жестяных коробках. Блокнотики, карманные книжечки безвестных поэтов, альбомы Бердсли – все, что должно иметься у добросовестного каторжанина собственного интеллекта.

      Знакомые безделушки.

      Эти его тридцатиграммовые жестяные табакерки Javaanse Jongens с силуэтами двух обезьянок, склонившихся над самокруткой. В этих обезьянах он хранил швейные принадлежности и пряности. Кляссер с марками дружественных стран. Когда-то он мне о них рассказывал: солнце востока, отец всех народов Мао, вьетнамские марки, кубинские, ливийские, австрийская марка эпохи империи (он осторожно поправлял их пинцетиком), колониальные марки, марки правительства, бывшего у власти всего два месяца…

      На столе – скромно – томик Станиславского.

      Множество пластинок на полках.

      Теперь Андрюша рылся в шкафу. Я рассматривала его вещи. Обожаю разглядывать мужские вещи: хлопковые майки, сорочки, галстуки, запонки. Он не без удовольствия демонстрировал мне свои сокровища.

      Среди пластинок я нашла довоенные записи польского уличного оркестра и вернулась в гостиную к кошке.

      Не успели мы прослушать и нескольких песен, как зашел Ольховский.

      – Давай теперь с твоим рюкзаком разберемся.

      Он отстегнул одеяло. Расположились на полу в прихожей.

      – Так, – он начал свою речь, сделав серьезное лицо, большим и указательным пальцем провел по углам рта, отчего обозначились