Полное собрание сочинений. Том 9–12. Война и мир. Лев Толстой

она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «чтó ж, вы сами виноваты».

      «Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.

      Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.

      – Конечно, c’est un parti très brillant, mais le bonheur, ma chère…

      – Les mariages se font dans les cieux,[332] – отвечала пожилая дама.

      Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.

      – Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu’ils font.[333]

      Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.

      – Всё то же, – отвечала она мужу.

      Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно-торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.

      – Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одною рукой Пьера, другою – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…

      Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его своим старческим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.

      – Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.

      Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.

      «Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.

      – Элен! – сказал он вслух и остановился.

      «Что-то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что́ такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.

      – Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.

      Пьер снял очки, и глаза его сверх общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно-вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движением головы перехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно-растерянным выражением.

      «Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.

      – Je vous aime![334] – сказал он, вспомнив то, чтó нужно было говорить в этих случаях;

332

Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,

333

Алина – посмотри, что они делают.

334

Я вас люблю!