Любовь – это розы и хлыст. Надежда Первухина

Становилось жарче, ветерок куда-то исчез, и даже на крыше было слышно, как трещат в заросшем рву крупные коричневые цикады. А потом я услышала, как моя милая няня кротко похрапывает, прикрыв фартуком лицо. И в моей голове мигом возникло преступное желание отправиться гулять по замку без ее сопровождения, что мне категорически воспрещалось в силу моего жалкого возраста и телосложения.

      На всякий случай я шепотом окликнула няню, но она уже погрузилась в праведный сон, что мне было только на руку. Я подобрала подол своего ненавистного платья и тихо спустилась по лестнице в западную башню – ее я знала меньше всех помещений Пьетро-делла-Чьяве и потому мечтала оказаться там немедленно.

      К моему сильному разочарованию, башня оказалась совершенно пустой, с голыми серыми стенами и слоем белесой пыли на полу. Однако в ее сумраке я увидела дверной проем, завешенный темным пологом. Разумеется, именно в этом направлении я решила продолжить свой первый самостоятельный поход по замку. Проскользнув под пологом, я оказалась в коротком коридоре, освещенном одним-единственным лампионом, что висел над еще одной дверью. Я почему-то ужасно испугалась: мне подумалось, что дверь окажется запертой, и я лишусь некоего особенного удовольствия. Удовольствий вообще в моей детской жизни было мало, разве что совершить вылазку в комнаты братьев и полюбоваться убранством, гобеленами и мебелью. Сама я росла в строгости, к которой мать приучала меня с детства, ибо она считала, что в женщине много дурного и низменного, что необходимо подавлять в зародыше. Во всяком случае, сейчас я совершала действительно дурной поступок, и, словно падая в бездну, я повернула ручку двери, молясь Великому Спящему, чтоб она была открыта.

      Дверь легко подалась и открылась почти бесшумно. Я сделала шаг и ахнула, позабыв дышать.

      Это была удивительная комната – просторная и круглая, как коробочка для леденцов от кашля. Ее плавные стены состояли сплошь из стекла, что, как я полагала, было немыслимой роскошью. Но и этого мало! Оказавшись в центре комнаты, я увидела, что стеклянные стены снабжены позолоченными ярусами. И на каждом ярусе громоздились пестрые, сияющие, немыслимые в своей красоте вазы.

      Их, верно, было больше сотни: прозрачные, резные, граненые, глиняные, золотые, серебряные, – они изумляли своим разнообразием и совершенством. Ничего более прекрасного я доселе не видела. Я пошла вдоль стены, зачарованно рассматривая эти произведения человеческих рук (я верила в бытие Великого Спящего, но понимала, что Ему недосуг изготовлять даже столь совершенные творения, ведь по учению Храма, ему положено Спать). Вазы стояли в беспорядке – зеленое стекло соседствовало с желтым хрусталем, обожженная глина – с золотой сканью, лаковое дерево – с полированной яшмой… Многие вазы были щедро инкрустированы драгоценными камнями и жемчугом, сверкающим, как глаза древних жрецов… Наслаждение от созерцания этих прекрасных форм было таким, что я еле сдерживала слезы восторга и чувствовала, как мое сердце