Иван, Кощеев сын. Константин Арбенин

что же за аномалия! – возмущается он, чуть не плача. – Выходит, что ваши цари с генералами хуже наших нечистых?

      – То-то и оно, что ясно, где темно! – отвечает Горшеня.

      Весь бледностью пошёл Иван, Кощеев сын. Черты лица заострились, щёки щетиной покрылись, да не простой, а с медным отливом. Руки сами собой свернулись в кулаки, увеличились в размерах и прямо на глазах у Горшени стали каменеть. Заскрипели плечи, грудь лязгнула холодным металлическим панцирем. Да ещё и зубы железные изо рта полезли – один другого длиннее!

      Горшеня отпрянул от неожиданности, сидором в дерево упёрся.

      – Что с тобой, Иван? Али нездоровится?

      Иван опомнился, обмяк щетинистым телом, железные зубы за губу спрятал.

      – Прости, Горшеня, не предупредил я тебя. Ты меня не бойся, я здоровьем крепок, и ничего шибко ущербного во мне нет, просто с рождения природа у меня такая двойственная – от отца Кощея прямая наследственность. Когда я злиться начинаю, во мне нечисть просыпается и наружу выползает в виде эдаких вот странностей. В чудовище превращаюсь, Горшеня.

      И показывает товарищу руки свои окаменевшие, с большими серыми когтями. Едва Горшеня на тех руках взгляд собрал, а они уж на глазах обратно человечий вид обретают: гранитная пористость с них уходит, когти уменьшаются до нормальных ногтевых размеров.

      – Вот видишь, – комментирует Иван. – Это я к злобе остыл, и человеческий облик ко мне обратно возвращается, над минутной слабостью долговременный верх берёт.

      – Фу ты!.. – Горшеня пот со лба вытер, картузом лицо бледное обмахнул. – А я уж снова испужался, подумал, грешным делом, что с тобой скверное приключилось, что тебя какая-нибудь муха чёртова в зад куснула… Пошли, думаю, метастазы – ой да караул!

      – Нет, – мнётся Иван, – всё в порядке, ты не думай… Просто осерчал я на твоих обидчиков, разозлился не на шутку… Ты потрогай, не бойся.

      И протягивает товарищу локоть, чтобы тот убедился в его, Ивана, человекоподобии.

      Горшеня локтем пренебрёг, от Ивана на три шага отошёл, оглядел его с прищуром, носом по ветру поводил, потом приблизился, растопыренными пальцами потрогал грудь и плечи, ухо к животу приложил. Целую минуту прислушивался, Ивана в неловкость ввёл.

      – Эвона как, – резюмирует, распрямляясь. – Извини, Ваня, но тебе с такими синптомами злиться совершенно противопоказано. Ты смотри, Иван, осторожнее, злобу в себе перебарывать надо, не поддаваться на её истеричные провокации. Не то аукнуться может в самый неподходящий момент.

      – Да как же мне не злиться, когда я злобного Кощея родной сын? Мне злость на роду написана.

      – Всё равно, я бы на твоём месте этими пограническими состояниями не злоупотреблял. Это я тебе как медбрат говорю.

      Иван только вздохнул в ответ. Горшеня от того вздоха шарахнулся – ещё не совсем, видать, от испуга оправился. Посмотрели дорожные товарищи друг на друга, как бы жалея об утраченной гармонии. До сего разговора так привольно по лесу шагать было, так уютно, а