Любовь от начала до конца. Юрий Ищенко

кабин, в одну из которых мы и забрались. Не помню, что послужило поводом, но тут зашёл разговор о том, кто насколько вырос за это лето. Тема стала для меня болезненной и никакого воодушевления не вызвала. Но Кисель поставил нас с Юркой спинами друг к другу и со стороны пригляделся:

      – По-моему, одинаковы. Елецкий, может, на сантиметр или два… Нет, одинаковы.

      Я не стал дожидаться более глубоких умозаключений, и мы отправились разгуливать по лагерю. Рядом находился корпус девятого или десятого отряда. Октябрята уже резвились на площадке. Глядя на них, я поймал себя на мысли, что смотрю на живущих в лагере с чувством превосходства. Я на свободе. Могу делать что захочу. Могу идти куда хочу. А надоест – вообще уйду из лагеря, и никто мне ничего не скажет.

      Посмеиваясь и отпуская шуточки, мы пришли к корпусу, где с Юрой Елецким жили в прошлом году. Ребята только что пришли с ужина. Нас окликнул мой одноклассник Виталик Заболотный, подошёл кто-то ещё из знакомых и тут… я увидел тебя. Ты стояла недалеко от входа в корпус и улыбалась тому, что тебе рассказывала подружка. Ты не сразу заметила меня, а когда увидела, на твоём лице отразилось радостное удивление. Всё вокруг закружилось, будто я стоял на раскрученной карусели, и вдруг её остановили.

      «Тоня…».

      Над лагерем звучала песня «Эти глаза напротив» Валерия Ободзинского.

      Эти глаза напротив чайного цвета… эта улыбка…

      «Тоня…».

      Твоё появление для меня оказалось настолько неожиданным, что я растерялся. И опять заметил, что ты повыше меня. И будто ещё выросла. Вспомнив недавнее меряние ростом в душевой, я почувствовал себя неуютно и скованно. Но всё равно не мог оторвать от тебя глаз. Никто из моих друзей, встреченных в лагере, не знал о нашей взаимной симпатии, но тогда я совершенно забыл об этом. Мне казалось, что вот сейчас все видят по моим глазам, на кого я смотрю, и всё понимают. И вместо того, чтобы подойти к тебе и хотя бы поздороваться, я остался стоять на месте, будто приклеенный.

      А уже в следующую минуту пионервожатая выстроила отряд и повела на вечернюю линейку. Я видел, как ты стала в первом ряду, ловил твои взгляды.

      Что делать?

      Мы с Юрой Елецким остались на площадке одни. Потом к нам подошёл кто-то из тех, кто по пути сбежал из колонны. Мы разговаривали, смеялись, и в эти минуты ко мне вернулась уверенность. Я очень хотел поговорить с тобой и ждал, когда вы вернётесь… Вот уже разрозненной толпой бредут назад мальчишки и девчонки. А вот и ты с девочками. Вы не задержались, а сразу прошли в корпус. Начинало темнеть. Побелённые стены здания стали будто ещё белее – так всегда бывает на юге перед внезапным наступлением темноты. Площадку перед корпусом закрывали огромные раскидистые акации, и вот уже в их тени почти ничего не стало видно. Возбуждённо стрекотали цикады.

      Я ждал, что ты выйдешь, но ты не выходила. Кисель вернулся откуда-то и тянул нас с Елецким чуть ли не за руку. Идти далеко! А уже ночь. Я нервничал. Увидел Виталика Заболотного и окликнул его:

      – Виталик, позови Иванченко. – Я так и сказал: «Иванченко». Назвать тебя по имени не решился, чтобы не обнаружить