Девушка из его прошлого. Трейси Гарвис-Грейвс

и никто не знает этого лучше Анники. В ней всегда было что-то детское, что, вероятно, позволяет ей легко находить с детьми общий язык. А еще это причина, почему взрослые часто недобры к ней. Они ошибочно полагают, что это указывает на недостаток интеллекта или способностей, а ведь и то и другое неправда.

      – Я прихватил ланч, – говорю я, поднимая повыше пакет из «Доминика».

      В супермаркете отличный отдел готовых блюд навынос, а поскольку именно там я с ней столкнулся, то решил, что этот вариант не хуже любого другого.

      – Но это я же тебя пригласила. Мне полагается платить.

      – В прошлый раз ты заплатила. Теперь моя очередь.

      За последнюю неделю влажность значительно упала, и воздух кажется почти сносным. Мы направлялись в сторону Гранд-парка. По пути Анника снова молчит.

      – Что-нибудь случилось? – спрашиваю я. – Ты какая-то тихая.

      – В прошлый раз я слишком много болтала. Я нервничала.

      – Не стоит. Это всего лишь я.

      Кажется, весь Чикаго решил пойти сегодня в парк. Мы пробираемся сквозь толпу и находим свободный пятачок на лужайке. Я достаю из сумки сэндвичи и чипсы, протягиваю Аннике бутылку лимонада, а для себя открываю кока-колу.

      – Ты принес свою доску, – замечает она, указывая на сумку, которая лежит на траве рядом с нами.

      – Я подумал, ты будешь не против партии.

      В основном я думал, что это ее успокоит. Шахматы всегда были для нее одним из лучших способов общения.

      – Мне бы очень хотелось сыграть. Но я, наверное, уже заржавела. Ты, скорее всего, выиграешь.

      – Я, скорее всего, выиграю, потому что я лучше тебя.

      Ей требуется секунда, чтобы понять, что я шучу, и она улыбается.

      Анника прекрасна, когда улыбается.

      Вокруг нас люди играют во фрисби, многие – босиком. Пчела кружит вокруг лимонада Анники, и я отгоняю ее. Когда мы заканчиваем есть, я раскладываю доску, и мы расставляем фигуры.

      Почти все в Аннике кажется изящным и хрупким. Ее руки намного меньше моих. Когда я впервые встретил ее, то столько времени проводил, изучая их, пока она обдумывала свой следующий ход, что я не мог не задаться вопросом, каково было бы держать одну из них в своей. Но когда Анника играет в шахматы, в ней чувствуется абсолютная безжалостность. Она едва могла смотреть на меня, когда я в первый раз провожал ее домой, но она всегда смотрела на шахматные фигуры с сосредоточенностью лазерного прицела, и с тех пор мало что изменилось. У нас получается интересная партия. Анника, по ее выражению, «заржавела», но играет жестко, и я это понимаю, потому что никогда не забуду, как мы играли в первый раз: тогда она разнесла меня в пух и прах.

      Сегодня мне удается выйти вперед, и я перемещаю своего коня на позицию.

      – Мат.

      Ей некуда переместить своего короля, и Анника не может блокировать меня или захватить мою фигуру. По ее наморщенному лбу и тому, как она смотрит на доску, я догадываюсь, что Анника уже корит себя за проигрыш.

      – Я позволила тебе выиграть, – говорит она наконец.

      Я смеюсь.

      – Ты играла хорошо, но я играл