Темная сторона Хюгге. Питер Хёг

говорил с тихим, потрясенным достоинством.

      Такой близости между нами не было с тех пор, как мы были детьми.

      И в этой близости ко мне пришло понимание. Оно не выражалось в словах, они появились позднее; скорее, это было физическое ощущение: я понял, что в его поступке был смысл. Что попытка покончить с собой была попыткой ребенка сломать панцирь и таким образом обрести контакт с миром. И для этого ребенка было исключительно важно не оказаться взаперти снова.

      Потому что в таком случае будет еще попытка. И она удастся.

      Через полчаса появилась медсестра и сказала, что брату нужен отдых.

      Она проводила меня по коридору.

      – В рубашке родился, – сказала она.

      В каком-то смысле было поразительно слышать такие слова. В адрес человека, который пытался покончить жизнь самоубийством.

      – Он выжил после всех этих таблеток и алкоголя и не погиб в аварии. Полицейские говорят, что, по словам очевидцев, машина кувыркалась с откоса, потом проломила изгородь, снова встала на колеса, оказавшись на поле, откуда он затем опять выехал на дорогу. И после всего этого остался в живых. И после парацетамола. Такая концентрация этого медикамента в крови обычно приводит к очень серьезным повреждениям печени, человек вполне может от них скончаться. Но даже с этим его организм, похоже, справляется. Да, мы не можем сказать, что его жизнь вне опасности. Но мы верим, что он выдержит. В каком-то смысле он выжил трижды. В рубашке родился.

* * *

      Мы выросли вместе в Кристиансхавне, в те годы, когда это еще был район для бедных.

      Мне было пять лет, а ему четыре, в тот день, когда я впервые увидел его – на площадке за Церковью Кристиана. Мама часто водила меня туда по воскресеньям, там были песочницы и скамейки, и дикий виноград, и солнечные лучи на серых стенах, и тишина.

      С некоторыми людьми, играющими в нашей жизни – до самого ее конца – важную роль, так получается, что мы помним момент первой встречи. Возможно, потому что первый взгляд обладает проницательностью особого рода. Может, причина в том, что мы ничего не ожидаем друг от друга, и встрече не предшествует никакая история, поэтому все покровы могут оказаться сброшенными, и во время такой встречи происходят вещи, для которых еще не придумали слов.

      Я помню кожу его щек, румянец. Волосы, постриженные машинкой. Взгляд, которым он смотрел на меня и мою маму, – настороженный и вместе с тем совершенно искренний.

      Мы играли вместе, и в какой-то момент до мамы дошло, что он там с сестрой без родителей. Двое детей, ему четыре, девочке два, были без присмотра.

      Мы проводили их до дома, и, хотя мама ничего не сказала, я видел, что она за них тревожится.

      Они жили на Вильдерсгаде, в одном из домов в глубине двора. Их мать открыла дверь, я заметил, что моя в легком шоке.

      С того дня мы старались видеться с ним как можно чаще, он нередко приходил к нам в дом, часто со своей сестренкой Марией.

      Иногда им разрешалось остаться у нас на ночь. Процедура была следующая: мы спрашивали позволения у мамы, она соглашалась и