Самозванец и гибельный младенец. Станислав Казимирович Росовецкий

а для того принюхаться и прислушаться. Он и против свежего трупа ничего бы не имел, привык ведь. Всю зиму стая держалась за одним из больших скоплений людей с опасными палками разного рода, частично верхом на лошадях. Время от времени оно сходилось в драке с другим таким же множеством людей и лошадей. А тогда раздавались непонятные зимние громы, круглые камни, большие и малые, с поразительной скоростью летели во все стороны, звякало железо, кричали без толку люди, ржали кони. Зато ночами после таких столкновений стая до отвала отъедалась свежим мясом.

      Сейчас же, однако, выяснилось, что лежащий испускает пахучее тепло и еле заметно шевелится. Жив, стало быть, и требовалось теперь повести себя с ним, как с опасным нарушителем лесного порядка. Волк, глаз не спуская с будущей своей добычи, ощерился и зарычал. Однако человек и не подумал испугаться и убраться с участка, принадлежащего стае. Тогда волк пришел к выводу, что противник его, хоть и жив, но беспомощен. Следовательно, в нем можно видеть просто еду, пока еще живую.

      Осторожно ступая по твердому, в редких травинках полотну дороги, волк приблизился. Человек лежал навзничь, ноги его были голы, однако волк считал необходимым, прежде всего, во избежание неприятных неожиданностей, разорвать ему глотку, а для еды первый кусок оторвать с плеча или с груди. Именно так начинал общую трапезу вожак стаи, и молодой волк привык думать, что старшему лучше знать, где, в каких местах на человеке самое вкусное мясцо. Однако, чтобы сделать все по правилам, следовало перевернуть добычу на спину. И тогда волк, сердито рыча, вцепился зубами в одежду на правом плече и, действуя передними лапами, принялся переворачивать. Сердился он, потому что резкий запах человека забивал и щекотал ему ноздри, а одежда рвалась под его клыками. Внезапно человек зашевелился, а на волка уставился его глаз, уже открытый, но еще бессмысленный. Волк отскочил на полшага, зарычал и вернулся к добыче. Однако тут же в воздухе просвистело, а в бок ему, под позвоночник, воткнулась острая прямая палка.

      Как же он не уследил, почему завозился? Сам себя оглушал рычанием, вот в чем его ошибка. И сороки, почему они промолчали? Все это промелькнуло в голове у волка, когда он отпрыгивал, всеми четырьмя лапами от земли оттолкнувшись, в сторону и высматривал, в какую сторону сейчас убегать. Тотчас же вломился в кусты, и хотя палка цеплялась за прутья и ветки, усиливая боль в боку, не останавливался, пока не оказался на еле заметной звериной тропке. Там он изогнулся, попытался зубами вытащить палку, а когда не вышло, потрусил, на сей раз стараясь не трудить рану без толку. Повизгивал потихоньку, не от боли, нет: жаль ему было своей молодой жизни.

      А над Самохой натянул уже поводья всадник, только что выпустивший стрелу, а за ним подъехали другие, тоже обвешенные оружием – первый и с хоругвью еще, второй с барабаном, а там и начальник прискакал на прекрасном вороном жеребце. За ними стеснились их товарищи, но все не могли увидеть, что произошло, потому что узка была дорога через лесную чащобу.

      – Что у тебя стряслось, Трохиме? –